– Твоя правда, Коленька, – кивнула Настя, разливая ароматный чай по фаянсовым чашкам. – Грешно жаловаться. И впрямь, если не в наших силах на что-то повлиять, чего уж волноваться попусту.

– Именно, – сказал я, принимая горячий напиток. – Душевное спокойствие надобно беречь.

Некоторое время мы сидели молча, наслаждаясь трапезой. При тусклом свете догорающих свечей было видно, что сестрица пребывает в расстроенных чувствах. Было ясно, что отнюдь не государственные дела её тревожили. Слова никак не осмеливались сорваться с уст. Ну а если дама, которой есть что сказать, молчит – тишина оглушает.

– Отчего ликом хмура, Настенька? – осмелился я нарушить тишину, хоть и знал ответ.

– Мне нужно попасть в свою лабораторию, – ответила она, опустив длинные ресницы.

Догадки мои подтвердились.

– Не нужно. Мы не единожды это обсуждали, – сказал я, быть может, излишне строго.

– Я должна помочь этим людям, – с надеждой во взгляде ответила сестрица.

– Ты никому и ничего не должна, Настенька. Слышишь? Их не спасти. Это больше не люди. Они мертвы и разлагаются. Уже два года миновало. Они только лишь по бесовской насмешке всё ещё коптят небо, охотясь на живых.

– Коленька, их надобно изучить, – не унималась Настя. – Лишь по моей вине они стали такими.

– Твоей вины в этом нет. Случилось недоразумение, так сложились звезды, коли угодно. Только и всего.

– Как ты можешь такое говорить, Коленька? Не открой я «Септикон», не случилось бы этой страшной беды.

– Ты делала всё ради науки, ради лучшей жизни для других. Ты не могла знать, что всё обернется подобным. Но, былого не вернешь. Что случилось, то случилось. На все воля божья.

– Пускай так, – говорила в сердцах сестрица. – Однако, нет мне оправдания.

– Это не так...

- К тому же, мои записи ещё хранятся в Императорской лаборатории. Если вдруг они попадут в нечистые руки, не миновать нам катастрофы. Новый Петроград станет не единственным городом, которым правят бал живые мертвецы. Будь у меня эти записи, я бы стала искать противоядие.

– Соваться в Новый Петроград – самоубийство. Мосты на подходах взорваны. Подступы к нему сторожат остатки армейских частей. Трупные миазмы разлетаются на сотни верст от города, отравляя всё вокруг. В город не попасть, – пытался я придумать веские доводы.

– Так ведь попадают, – не унималась Настя. – Только посмотри, сколько ценностей и реликвий из Императорского дворца продают на черном рынке. Стало быть, есть способы попасть в город. Мало того, там остались живые люди, которые не смогли выбраться.

Здесь с сестрицей было не поспорить. Действительно, сотни отчаянных глупцов рвались в город от жажды наживы, отчаяния, голода и острой нужды. Однако, счастливчиков, которым удавалось вернуться, можно было сосчитать по пальцам одной руки. Оставшимся в городе несчастным пришлось приспособиться, и жить дальше в надежде, что им помогут. Сколько воды утекло с тех пор, а доблестным служителям власти всё так же нет до них никакого дела.

– Мы не вернемся в Новый Петроград, сестричка, - заявил я устало. – Я не хочу потерять тебя снова.

К моему счастью, старинные часы пробили полночь.

– Мне нужно отдохнуть, Настенька. Тяжёлым выдался сегодня денёк.

Глава 4

На следующее утро, позже обычного, я явился в кабинет Купцова для получения распоряжений по делу шайки грабителей. Фёдор Михайлович с хмурым видом передал мне телеграмму от обер – полицмейстера со словами:

- Съездите в Парголово и произведите дознание.

Телеграмма была такого содержания:

«В ночь на сегодняшнее число на Выборгском шоссе ограблена с нанесением тяжких побоев финляндская уроженка Мария Рубан».

– Думаете, это наши хлопчики? – спросил я Купцова.

– Похоже на то...

Ехать в пригород совершенно не хотелось, но Фёдор Михайлович не переносил возражений, а потому не оставалось ничего делать, как покориться.

Узнав о местожительстве потерпевшей, я на казенном иноходце за два часа доехал до деревни Закабыловки. Стоявшие у ворот одного из одноэтажных домов нижний чин и человек пять праздных зевак без слов подсказали мне, куда завернуть лошадь.

В избе я увидел знакомую мне картину. В переднем углу под образами сидел, опершись локтями на деревянный крашеный стол, становой пристав, строчивший протокол. Поодаль, около русской печи, за ситцевой занавеской громко охала жертва. Тут же суетился маленький юркий человек, видимо, фельдшер, и две какие-то бабы голосисто причитали на разные тона.

Я поручкался с приставом и подождав, пока больная пришла в себя и несколько успокоилась, я приказал бабам прекратить завывания и приступил к допросу.

- Ну, тетушка, как было дело?

- Ограбили, - заговорила, своеобразно шепелявя, избитая до полусмерти баба. - Отъехала я верст пять от казарм – час - то был поздний - и задремала. Проснулась - лошадь стоит. Стала я доставать кнут, да так и замерла от страха. Вижу, по бокам телеги стоят трое. Как лютые псы бросились они на меня и начали рвать на мне одежонку… Кошель искали. Или, быть может, даже надругаться желали. А как нашли мой кошель, так вместе с карманом и вырвали. А в кошельке - то всего, почитай, копеечек восемь было. Ну, думаю, теперь отпустят душу на покаяние, да не тут - то было! Осерчал, видишь ты, один, что денег в кошельке мало, затопал ногами, да как гаркнет: «Тяни со старой шкуры сапоги, ишь подошвы - то новые!». И стал это он, отродье, сапоги с ног тянуть, да не осилить ему. Ругается, плюется, а все ни с места. Сапоги - то не разношены были, только два дня назад куплены… Собрался он с духом, уперся коленищем мне в живот, да как дернет изо всей силы, я уж думала, ногу с корнем оторвал, да только сапог подался. Тогда другой - то, который держал меня за горло, придавил коленом грудь и говорит: «Руби топором ногу, если не осилишь». Захолодело мое сердце, как я услышала, что сейчас ногу мою рубить станут. Да, видно, Богу не угодно было допустить этого. Дернул еще раз окаянный, сапог - то и соскочил. А потом бить меня стали. Избили до полусмерти и в телеге стали шарить. Молоко все и вылакали. А после, батюшка ты мой, подошел ко мне вплотную самый страшный из них, выпятил на меня свои глазища, да как хватит кулачищем меня по шее…