— Уже знает, — шепнул он, указывая глазами на командующего.

Генерал-полковник передал сводку секретарю.

— Да-а, многовато, — глухо проговорил тот. — Значит, не умеем еще вести бой, если в мелких стычках теряем столько бойцов.

— Простите, товарищ член Военного Совета, но эта не совсем так, — твердо возразил Смолянинов, вставая. — Я не хочу сказать, что мы в совершенстве овладели искусством оборонительного боя, но пограничные инциденты сейчас больше напоминают разведку боем.

— Японское командование не ограничивает действий своих офицеров и солдат, — громко заметил с места сосед. — Их солдаты открывают стрельбу, как только увидят нашего бойца.

— Вообще, трудно политработникам и командирам объяснять бойцам, почему нельзя «дать сдачи», — не выдержал кто-то из сидящих в зале.

Командующий постучал карандашом.

— Прошу садиться, товарищ Смолянинов! — предложил он.

На трибуну поднялся секретарь крайкома.

Смолянинов знал, что секретарь возвратился из Москвы, и поэтому слушал его с особым вниманием. В ровном голосе этого невоенного человека слышалась внутренняя сила.

— Я не собираюсь делать анализа хода войны, товарищи, — тихо начал он. — Скажу только одно: создавшееся положение является, пожалуй, самым угрожающим за время всей кампании. Фашисты захватили Калинин, подошли к Туле. Они стремятся отрезать столицу с севера и юга, чтобы последующими ударами овладеть ею. На подступах к Москве определены, оборонительные рубежи. Вчера Государственный Комитет Обороны объявил Москву на осадном положении. — Его лицо стало жестким, на лбу собрались густые морщины. — Но не поймите это как выражение неуверенности. Нет такого оружия, нет такой силы, которыми можно сломить волю советского народа, волю партии. Я присутствовал на Военном Совете Московского направления. Товарищ Щербаков выступал на нем всего три минуты. Он сказал: «Ни один московский камень не будет сдан — таково решение Государственного Комитета Обороны!» И все… Стойкость и мужество наших дальневосточных частей в боях за Москву заслужили одобрение. — Секретарь крайкома сделал передышку, словно собираясь с мыслями. — Японские империалисты заверили гитлеровскую верхушку, что сделают все возможное, чтобы сковать и ослабить Россию. Но и тем и другим это кажется недостаточным. Гитлер требует войны на Востоке. Военная клика Японии обеспокоилась с появлением в немецких сводках Московского направления: «как бы не опоздать на советский автобус». Разведывательное управление США уверяет, что Япония нападет на СССР «в ближайшие три месяца»… Ответственность Дальневосточного фронта сейчас неизмерима. Выстоим мы на Востоке, значит, облегчится положение страны на Западе. Отсюда вытекают наши задачи: каждый метр границы должен быть непреодолимым для противника, а дальневосточные армии обязаны стать силой, с которой бы Япония считалась вне зависимости от обстановки на Западе. Все провокационные вылазки японских войск должны разбиться о неуязвимость наших армий. К нам будет поступать новое вооружение. Правда, не будет людских резервов. Вернее, мы получим и личный состав, но взамен должны давать фронту сколоченные, хорошо, подготовленные части. Таковы задачи дальневосточного тыла… Это — тыл — фронт! — медленно и раздельно заключил секретарь крайкома.

За окнами, разорвав ночную темноту, где-то далеко вспыхнули зловещие отсветы.

— Артиллерийский залп, — нарушил кто-то молчание.

— Тренируются! — отозвалось несколько голосов.

— Готовятся, — поправил командующий фронтом, глядя через окно в сторону границы. — Я имею сведения, что генерал Умедзу дал командирам соединений приказ закончить приготовление к операции против Советского Союза. — Командующий резко встал и, грузно опершись о стол, раздельно приказал: — Расскажите войскам, что нам отступать некуда!

Господина Отта, германского посла в Токио, с утра мучил приступ подагры. Посла раздражало все: бесконечный дождь за окном, надоедливый вой ветра и даже тяжелое дыхание сидевшего напротив военного атташе. Слушая доклад возвратившегося из Харбина Петерсдорфа, Отт машинально помешивал давно остывший кофе. Изредка он морщился и медленно двигал ногами, чтобы освободиться от болей.

— Русские пароходы с непостижимым упорством продолжают доставлять грузы во Владивосток, несмотря на потери от японского флота, — докладывал майор Петерсдорф.

Это был прекрасно вышколенный прусской казармой офицер лет тридцати двух, со светлыми, свисавшими на высокий лоб волосами, надменным лицом и острым взглядом. Официально майор находился в Японии как помощник военного атташе, но большую часть времени проводил не в Токио, а в Маньчжурии. Обычно его турне по владениям дружественной империи Пу И ограничивалось конечными пунктами: Пограничная — Маньчжурия.

— Пропускная способность Транссибирской дороги? — заторопил его Отт.

— Она не только не уменьшилась за последние месяцы, а наоборот, увеличилась, — ответил Петерсдорф и назвал цифры, полученные в Харбинском белоэмигрантском центре. — Сведения, господин посол, о промышленных районах Сибири остаются расплывчатыми, противоречивыми. Они не заслуживают пока доверия.

— Эти хваленые агенты господина Кислицына — пустая болтовня, — презрительно заметил военный атташе. — Они получают наши марки, японские иены, а думают только о своем благополучии.

— Изменения в составе и дислокации русских войск? — нетерпеливо перебил его посол.

— Японская разведка умалчивает. От Долгополова имею заслуживающие внимания данные, что за последнее время убыло на запад только из южных районов Приморья до трех дивизий.

— Приходится лишь удивляться, — проворчал Отт. — Отводить войска с фронта, перед которым стоит почти миллионная армия… Это или полный идиотизм, или упование на что-то, я бы сказал, невероятное, вера во что-то бредовое. — Он взял у Петерсдорфа доклад. — Можете идти.

Петерсдорф поклонился и вышел.

Посол придвинул к себе полученную в ночь телеграмму министра иностранных дел — Иоахима фон Риббентропа и перечел подчеркнутый им же самим текст.

«…Кроме того, я прошу вас продолжать прилагать усилия к тому, чтобы добиться скорейшего участия Японии в войне против России, о чем уже говорилось в моей телеграмме Мацуока; используйте все имеющиеся в вашем распоряжении средства, потому что чем раньше осуществится это участие в войне, тем лучше…

Оценка японцами русских сил в Сибири в восемьсот тысяч человек, по-нашему, преувеличена. Мы считаем, что там только двести тридцать тысяч, которые к тому же не являются лучшими, так как все сибирские дивизии были уничтожены германскими армиями.

Воспользуйтесь этой возможностью и поблагодарите министра иностранных дел Японии за пересылку телеграммы от японского посла в Москве. Было бы желательно регулярно получать таким же путем еще больше сведений из России».

Отт убрал телеграмму в сейф и, остановившись около атташе, распорядился:

— Фон Петерсдорфа завтра отправьте снова в Маньчжурию. Лучше получать разведданные в штабе Квантунской армии, чем в генштабе.

— Слушаюсь, господин посол.

Спустившись вниз, Отт оделся и вышел на улицу. Мелкие капли дождя неприятно ударили в лицо. Отт поежился. Глубоко вобрав голову в воротник плаща, он уселся в ожидавший у подъезда лимузин. Ветер швырял в стекла вылетевшие из-под колес брызги. Отт, казалось, дремал, ему были безразличны и крикливые витрины магазинов, и многочисленные военные в темно-зеленых узких плащах, и закутанные в лохмотья,