Мотэ Шпинер, далеко не самый великий певец, в подобных случаях начинал напевать. Залман уже знал этот мотивчик, все понял и чуть не расплакался. Коротко спросил:

— Итак?

— Итак, забирай и увози отсюда.

— Зарезать меня хотите? — Неожиданно в Залмане проснулась дерзость.

— Дурак! — отрубил Мотэ Шпинер.

— Берите, реб Хацкл, грузите на телегу. — Из последних сил Залман старался держаться с достоинством.

Через пятнадцать минут тюки как попало опять валялись у него в амбарчике.

А Залман стоял среди них, с головы до ног в льняных волокнах, так что его самого было от тюка не отличить.

В голове понемногу прояснялось.

Перед глазами плыли лица процентщиков, которым Залмаи обещал, что расплатится через неделю. Особенно отчетливо он видел лицо ростовщика Лейбы, у которого он занял пятьдесят рублей, а должен по векселю четыреста.

«Этот Лейба весь лен отберет», — шепнул кто-то Залману.

Вернувшись домой, он увидел двоих, у которых неделю назад получил на два дня беспроцентную ссуду.

Они сидели, будто смущаясь, и ждали, когда Залман что-нибудь скажет.

— Еще не продал… — проворчал он.

Тогда один встал и строго спросил:

— А что, вам обязательно именно льном торговать?

Второй, высокий, тощий человек, дальняя родня Залмана, тоже встал, ударил кулаком по столу, так что миска подпрыгнула, как живая, и крикнул:

— А кур или яйца ты хвор продавать?! Хочет на чужие деньги торговцем быть… Только лен ему люб…

И оба принялись наперебой объяснять Залману, что лучше бы ему расплатиться до послезавтра, иначе худо придется, очень худо.

Залман добродушно улыбнулся, потеребил бородку, когда-то черную, а теперь совсем седую, и сказал:

— Даст Бог, евреи, все будет хорошо. Даст Бог!

*

Залман смог договориться с кредиторами, выпросил отсрочку еще на пару недель. Он твердил:

— Мотэ Шпинер — это ж грабитель! Но есть другой торговец, в Городее, он человек порядочный. Я ему написал уже, он пока не ответил, но если завтра утром ответ не придет, телеграмму пошлю… Это недорого обойдется, всего-то пять слов. Адрес: «Городея, А. Марголису». Так его зовут. «Приезжайте, товар…» И подпись. Понимаете? Наверняка приедет!

Процентщики и те, что дали в долг без процентов, решили, что, может, Залман и прав. Все-таки он честный человек. И вдруг тот, из Городеи, не такой жадный, как местный… И согласились еще подождать.

Но отправленная Залманом телеграмма тоже осталась без ответа.

Торговец спокойно сидел у себя в Городее, и его совершенно не беспокоило, что где-то какому-то Залману очень надо продать сто пудов льна.

Кредиторы пришли снова.

Правда, пока что вели себя по-еврейски.

— И что вы теперь собираетесь делать, Залман? Может, все-таки Мотэ Шпинеру продать?

— Конечно, Шпинеру, кому же еще? — заявил ростовщик Лейба. — Скоро процент всю стоимость сожрет. Что вы выиграете, если будете дальше товар придерживать? Гроши!

— И правда, какой смысл так долго товар у себя держать? Да еще лен! — поддакнул дальний родственник Залмана.

— Верно, лен долго держать опасно, — согласился один из кредиторов. — Не дай бог, одна искра — и все сгорело.

— Что вы несете? — Залман будто от сна очнулся. — «Одна искра — и все сгорело…» Не болтайте глупостей, почему что-то сгореть должно?

Кредиторы ушли, строго-настрого предупредив Залмана: если не найдет, как расплатиться, пусть пеняет на себя.

— Даст бог, даст бог! — улыбаясь, ответил Залман.

Он не сомневался, что его план великолепен.

*

Залман вышел из дому в отличном настроении. Шагал по улице, мило улыбался всем встречным.

Придя в амбар, он стал сортировать лен, но сейчас делал это с гораздо большей любовью, чем обычно. Лучшие тюки, «корону», брал в руки, играл с длинными, русыми локонами, гладил, как живых…

А потом свернул папиросу.

Только со спичками надо осторожнее…

Конечно, конечно, он будет очень осторожен. Ведь лен не застрахован. Беда, если, не дай бог, загорится.

Перед глазами опять поплыли лица кредиторов, и среди них — лицо Мотэ Шпинера, который хотел задарма получить лучший товар.

Он лопнет со злости, когда узнает, что лен Залмана сгорел!

Они все лопнут!

Спокойно, неторопливо и уверенно, зная, что все получится, Залман чиркнул спичкой, поднес ее к папиросе, прикурил и бросил спичку на тюки.

В амбаре стало светло…

Залман вышел, не спеша закрыл дверь, запер на замок и двинулся по улице.

Встретил двоих знакомых торговцев, поздоровался, спросил, как дела, и медленно пошел дальше.

И вдруг услышал крики: «Пожар! Пожар!»

— Где пожар? — испуганно спросил Залман.

— Еще неизвестно, — ответил кто-то. — Говорят, где-то лен горит.

— Лен! О господи, лен! — горестно воскликнул Залман и кинулся обратно, боясь, как бы не потушили.

Но, вернувшись к амбару, сразу увидел, что беспокоиться не о чем.

От льна осталась лишь куча пепла, что виднелась между охваченных пламенем стен.

Среди добровольных пожарных Залман заметил ростовщика Лейбу и своего родственника, тощего Калмана. Они пытались залить из ведер огонь.

Залман с трудом подавил улыбку.

1914

«Кляча»

Дедушке Менделе[20] к его 75-летнему юбилею

1

Учеников раковскому меламеду хватало. Он славился как большой знаток древнееврейской грамматики, но при этом единственный из местечковых меламедов носил глаженую рубашку и воротничок, хотя и без галстука. Местечко в то время начало реформироваться, твердый воротничок уже считался достоинством, и хозяева, имевшие склонность к просвещению, охотно отдавали меламеду детей, чтобы он обучил их грамоте и Пятикнижию.

Но все-таки преподавания ему недоставало, чтобы заработать на жизнь. Он не только в грамматике разбирался, не только рубашку с воротничком носил, но и дом у него был как у людей. Он один из всех меламедов держал дома самовар и пил чай Попова, а такой чай даже не любой зажиточный хозяин мог себе позволить. С одного преподавания по-человечески жить не получится, и раковский меламед еще давал напрокат книжки. В верхнем ящике комода он хранил шесть-семь десятков книжек на ивре-тайч и выдавал их девушкам, которые по пятницам приходили к нему взять что-нибудь почитать на субботу.

Кроме читательниц, наведывался к нему и единственный читатель — это я. Сам не знаю, откуда у меня взялась эта страсть, но читать я обожал. Если бы я так же усердно изучал Тору, как читал книжки, то, несомненно, стал бы величайшим раввином, и кто знает, может, оно было бы и к лучшему… Но не в этом суть.

Хотя я был свободен всю неделю, а не только по субботам, как еврейские женщины, я все равно приходил за книжкой в пятницу вечером и почти терялся в толпе