Шрифт:
Закладка:
И Стюбнер ему поверил – теперь он уже верил своему питомцу решительно во всем.
– Чего же тебе злиться, – сказал он. – Все равно ты можешь побить любого.
– В любую секунду и на любой дистанции, – подтвердил Пат.
– Когда захочешь, тогда и нокаутируешь, верно?
– Конечно. Не хочу хвастать, но это у меня врожденное. Сразу вижу, что надо делать, и делаю верно. Чувство времени и глазомер у меня – вторая натура. Отец, бывало, говорил: «Это талант». А я думал – он меня дурачит. Теперь, когда я потягался с другими боксерами, понимаю, что он был прав, когда говорил, что у меня полная координация мозга и мышц.
– Значит, в любую секунду и на любой дистанции? – задумчиво повторил Стюбнер.
Пат только кивнул в ответ, и Стюбнер, сразу и безоговорочно поверив ему, вдруг увидел перед собой такое блистательное будущее, что старик Пат, наверно, встал бы из гроба, если бы узнал, что тот задумал.
– Главное, не забывай, что публика за свои деньги хочет получить полное удовольствие, – сказал Стюбнер. – Мы с тобой договоримся, сколько раундов будет в каждом матче. Вот ты скоро будешь драться с Летучим Голландцем. Пусть он продержится, скажем, все пятнадцать раундов, а на последнем ты его выбьешь. Так ты и себя сможешь показать.
– Что ж, ладно, Сэм, – ответил Пат.
– Но это рискованная штука, – предупредил Стюбнер. – Может быть, тебе и не удастся уложить его в последнем раунде.
– А вот послушайте! – сказал Пат и, сделав выразительную паузу, торжественно поднял томик Лонгфелло[3]. – Если я его не уложу, никогда в жизни не буду читать стихи! А для меня это не пустяк.
– Знаю, знаю, – радостно согласился менеджер, – хоть и понять не могу, что ты в них находишь!
Пат вздохнул, но промолчал. За всю жизнь он встретил только одного человека, любившего стихи, – ту самую рыженькую учительницу, от которой удрал в лес.
Глава V
– Ты куда собрался? – удивленно спросил Стюбнер, смотря на часы.
Не выпуская дверной ручки, Пат остановился и, обернувшись к Сэму, сказал:
– В научный лекторий. Там сегодня один профессор читает лекцию о Роберте Браунинге[4], а Браунинг такой поэт, что его без объяснений понять нелегко. Вообще я иногда думаю, что не мешало бы мне походить в вечернюю школу.
– Фу, черт! Да ведь ты сегодня дерешься с Летучим Голландцем!
Менеджер был в совершенном ужасе.
– Помню, помню. Но я на ринг раньше половины десятого, а то и без четверти десять не выйду. А лекция кончится в четверть десятого. Хотите, заезжайте за мной на машине для верности.
Стюбнер беспомощно пожал плечами.
– Не бойтесь, не подведу! – успокоил его Пат. – Отец всегда говорил: боксер чувствует себя хуже всего перед самым боем. Люди – часто проигрывали исключительно из-за того, что им перед боем нечего было делать, – только волновались и думали, что будет. А обо мне вам беспокоиться нечего. Вы должны радоваться, что я могу спокойно посидеть на лекции.
В этот вечер во время боя – пятнадцать блестящих раундов – Стюбнер не раз ухмылялся про себя при мысли, что сказали бы любители бокса, если бы знали, что этот изумительный молодой боксер приехал на ринг прямо с лекции о поэзии Браунинга.
Летучий Голландец, швед по происхождению, обладал удивительной напористостью и вместе с тем феноменальной выдержкой. Он никогда не отдыхал, все время шел в нападение и от гонга до гонга осыпал противника градом ударов. С дальней дистанции он молотил кулаками, как цепом, на ближней – изворачивался, толкал плечом и бил как только мог. Он вихрем носился от старта до финиша, оттого и был прозван Летучим Голландцем. Но у него не хватало чувства времени, чувства дистанции. И все же он выигрывал не одно состязание: из града ударов, которыми он осыпал противника, какой-нибудь да попадал в цель. Твердо помня, что ему нельзя нокаутировать Голландца до пятнадцатого раунда, Пат вел нелегкий бой. И хотя ему ни разу не попало всерьез, он должен был вовремя уходить от вихря ударов противника. Но это была неплохая тренировка, и ему такой бой даже доставлял удовольствие.
– Ну, как, можешь его выбить? – шепнул ему на ухо Стюбнер во время минутной передышки в конце пятого раунда.
– Конечно, – ответил Пат.
– Имей в виду, что его до сих пор еще никто не мог нокаутировать, – предупредил Стюбнер еще раунда через два.
– Что ж, придется разбить руку, – улыбнулся Пат – Я-то знаю силу своего удара, и уж если попаду – кому-нибудь крышка: не ему, так моим суставам!
– А сейчас ты мог бы его взять? – спросил Сэм после тринадцатого раунда.
– Да я же вам сказал – в любую минуту!
– Ну, тогда продержи его до пятнадцатого раунда, Пат!
В четырнадцатом раунде Летучий Голландец превзошел самого себя. При первом же ударе гонга он ринулся через весь ринг прямо на Пата, спокойно подымавшегося в своем углу. Публика взревела – Голландец налетел вовсю! Пату стало интересно, и он для забавы решил встретить бешеную атаку только пассивной защитой и ни разу не ударить самому. Он и не ударил ни разу под трехминутным градом ударов. Редко кому приходилось видеть такое искусство защиты: то он просто закрывал лицо левой и живот правой, то, с переменой тактики нападения, менял позицию и обе его перчатки закрывали лицо с двух сторон, или он защищал середину тела локтями. И при этом он делал переходы, то с нарочитой неловкостью выставляя плечо, то налегая на противника, чтобы помешать ему развернуться. Но сам он ни разу не ударил, даже не угрожал ударом, хотя его и покачивало под бешеными кулаками противника, который пытался барабанным градом ударов сломить его защиту. Тот, кто сидел близко к рингу, все видел, все оценил, но остальная публика совсем ничего не поняла, и весь зал, вскочив на ноги, орал и хлопал, думая, что растерявшегося Пата бьют вовсю. Конец раунда – и зрители в недоумении сели, увидев, что Пат как ни в чем, не бывало идет в свой угол. Все решили, что он избит до полусмерти, а ему, оказывается, все нипочем.
– Когда же ты его вышибешь? – с тревогой спросил Стюбнер.
– Через десять секунд, – уверенно бросил Пат. – Вот увидите!
Все было очень просто. Когда Пат при звуке гонга вскочил с места, он явно дал понять, что впервые за весь бой серьезно берется за противника. И зрители это
