Дядя Вася взглядом проводил ее, усмехнулся и кому-то хитровато подмигнул.

Ребята, кажется, не заметили отлучки Агнюшки. Она незаметно пробралась в свой загон, доставшийся ей при распределении. И опять под невыносимой жарой невнятно зашептали головки льна. Но теперь уж Агнюшке этот шепот не казался скучным и однообразным. Она раздавила несколько хрустящие круглых коробочек, и на ладонь ей брызнули коричневые семечки. «Так это они в головках льна шевелятся, когда их тронешь», — догадалась она о причине странного шепота.

Скоро у Агнюшки опять заболела спина. Но она теперь уж не думала уходить с поля, только несколько раз бегала к роднику напиться и бросить две или три пригоршни обжигающей воды на лицо. От этого становилось ей легче.

Под вечер к ней подошли ребята. Каждый из них выполнил свою норму — делили раньше поровну, каждому досталось по загону. Увидев, что Агнюшка сделала только половину, Генка Малахов скомандовал:

— А ну-ка, поможем Агнюшке! Она еще не привыкла к этой работе.

Всей оравой навалились и на Агнюшкин загон, и скоро от него ничего не осталось.

— А теперь айда к роднику, — сказал Генка.

Страшно вкусной показалась сейчас вода Агнюшке. Пили ее пригоршнями. А между тем наступал вечер, садилось солнце. Кто-то из ребят предложил залезть на старый ветряк и посмотреть, как на землю падают первые августовские росы.

Об этих росах Агнюшка много наслышалась, живя в деревне. Говорили о них и дядя Вася, и тетя Мариша, и даже Генка. Ей вспомнились слова дяди Васи: «Надо успеть вытеребить, обмолотить, успеть и разостлать лен под августовские росы». Стоя наверху мельницы, она озабоченно спросила у Генки:

— А что, успеем ли разостлать лен под августовские росы?

— Успеем, — уверенно ответил Малахов.

Вдали, меж перелесками, на низкие поля медленно падал туман. Он с каждой минутой все сгущался и сгущался. Скоро уж не стало видно полей, а на их месте словно бы разливались озера с беловатой водой. Агнюшка, как завороженная, смотрела на эти озера и думала о том, как она приедет в город, придет в школу и будет, не краснея, рассказывать о деревне, о шепчущем льне, о боли в пояснице, об августовских росах и чудесном роднике.

БЕЛАЯ ПЫЛЬ

ПО ДЕРЕВЕНСКОЙ улице идут трое. Один из них — парень лет восемнадцати, нарочито устало волочит кирзовые сапоги по пыльной дороге и исподлобья посматривает на своих нежелательных спутников.

Инспектор рыбнадзора Орлов и участковый Криулин задержали Митьку Степанова как раз в тот момент, когда он с крутого берега Иволги ахнул в омут полукилограммовый заряд тола. Взрыв слился с командой: «Стой! Руки вверх!», и Митька, таким образом, попался, как кур в ощип.

Митьку считали в Дорожайке отпетым, но и ему было стыдно идти на глазах почти у всей деревни рядом с участковым Криулиным. На середине деревни он тряхнул головой, навесил овсяный чуб на глаза и сделал вид, что, кроме собственных сапог, его ничто не интересует. А сапоги у Митьки были почему-то белые, словно мелом натерты.

«Небось, кое-кто радуется, видя меня стреноженным, — неприязненно думал он, изредка скользя глазами по окнам домов. — Пускай, все равно мне здесь уж не жить. Второй раз забирают».

Первый раз Митьку арестовали три года назад. Было ему около семнадцати лет. Пас он тогда колхозных лошадей, а в свободное время любил выпиливать и выстругивать разные украшения для дома. Однажды под вечер его за этим занятием застал какой-то незнакомый человек.

— Любопытно, — сказал он, взяв из рук Митьки коловорот. — Любопытно. Продашь эту штуку, что ли?

— Не, — мотнул головой Митька, недоумевая, зачем понадобился прохожему коловорот. — Это после отца остался.

— А где он у тебя?

— Погиб. В войну.

— Значит, с маткой живешь?

Митька кивнул головой.

— Тогда вот что, я беру этот инструмент до утра, а тебе оставляю четвертной в залог. Договорились.

— Дядя, а зачем он вам? — спросил Митька.

— В макаронах дырки просверливать, — загадочно ответил тот, пряча коловорот в мешок.

На другой день утром за Митькой пришли.

— Что? Лошади? — спросил он, вскакивая с постели.

— Ничего, пешком прогуляешься до района, — ехидно усмехнулся участковый Криулин. — Твой?

— Коловорот?! Мой, — подтвердил Митька, недоумевая, как этот инструмент попал к Криулину.

— Тогда все ясно. Одевайся.

— Куда? За что?

— Там выясним.

В милиции Митьке долго объясняли, что он с неизвестным сообщником ночью в Дорожайке украл из колхозного амбара около двух центнеров сортовой пшеницы. Кража совершена оригинальным способом. С двух сторон амбара, между бревнами, напротив сусеков, были просверлены две дырки, через которые самотеком и лилось зерно в подставленные мешки. Воры у амбара оставили вещественное доказательство — коловорот, принадлежащий Дмитрию Степанову.

Таким образом, с точки зрения следователя, история кражи ясна, как день.

Митька оправдывался, но неумело, дерзил следователю, рассказывал, как было дело, но на все слышал один ответ:

— Сказочки, гражданин Степанов.

Вернулся домой Митька через два года. В том, что он не преступник, были уверены только мать да сосед дядя Сидор, приятель Митькиного отца.

— Ничего, Митрий, все образуется, все в ясность придет, — говорил ему дядя Сидор на второй день. — Злобы к людям не надо иметь.

И, узнав, что Митька хочет остаться в колхозе, одобрил:

— Валяй. Чай, землею кормимся.

Но встреча с председателем Евлампием Хватовым разрушила надежды Митьки… Был этот Хватов очень недоверчив.

— А, это ты… Слыхал, — встретил он Митьку. — Сбежал, что ли? Работы? Ну, знаешь, у меня же кругом материальные ценности. Шалишь, брат…

— Перестраховщик, — ругнулся, не выдержав, Митька.

— Что?! Может подать на тебя?

— Подавай. За правду не судят.

Вскоре после этого Хватова с председателей сняли. Митька узнал эту новость уже в райцентре, где устроился рабочим горкомхоза. Там он и запасся взрывчаткой.

На новом месте Митька не ужился. И не потому, что платили мало, а просто в