— Кроме того, — сказал я, — разве ты не обратила внимания на ее лицо?

— Неужели вы смотрели на ее лицо, хозяин? — В голосе Бетесды звучал скептицизм.

— Среди прочего! Но серьезно, разве ты не заметила, на кого она похожа?

— Я, кажется, не понимаю, что вы имеете в виду.

— Она похожа на тебя, Бетесда. И это сходство поразительное.

— Я так не думаю.

— Ерунда. Вы достаточно похожи, чтобы быть сестрами. Даже близнецами.

— У меня нет сестер, - сказала она довольно уверенно. Хотя она родилась рабыней и, хотя оба ее родителя умерли молодыми, сначала отец, а затем мать, Бетесда помнила их обоих, по крайней мере, так она мне сказала. Она бы знала, если бы у нее были братья или сестры.

— Я не буквально имею в виду, что она твоя сестра, - сказал я, затем пожал плечами и оставил спор. Ничто не заставляло меня чувствовать себя более абсурдно, чем осознание того, что я прилагаю такие усилия чтобы   объяснить что-то с Бетесде, которая, в конце концов, была моей собственностью и согласно всем законам и должна была принимать все, что я говорю, без малейших вопросов.

Недалеко от улицы роскошных лавок, но ближе к гавани, мы вышли на небольшую общественную площадь, украшенную журчащими фонтанами, цветущими кустарниками и высокими пальмами. В центре площади актеры пантомимы установила небольшой шатер и готовилась к представлению. Уже собралась значительная толпа. Мускулистый жонглер только в головном уборе немес и ни в чем другом отпускал шутки и разогревал зрителей, которые, казалось, были в приподнятом настроении.

— Довольно солидная часть города для пантомимы, - прокомментировал я. — Отсюда, над этими крышами, можно даже немного разглядеть царский дворец. Большинство пантомимических представлений, которые я видел, проходили в более убогих кварталах, где чиновникам, похоже, было все равно, что происходит.

Бетесда ничего не ответила, но я видел, что она расслабилась и прониклась духом происходящего. Я думаю, она наслаждалась возможностью продемонстрировать свое новое платье. Несколько зрителей, особенно мужчин, посмотрели на нее во второй раз. Кто мог их винить?

Пантомимы были характерны для Александрии; во время моих путешествий я нигде не видел ничего подобного. Представления бывают разные; в греческом и римском мире повсюду ставятся драматические пьесы, потому что драмы и комедии по сценарию являются частью религиозных и гражданских фестивалей, оплачиваются властями и в них участвуют профессиональные актеры, все которые мужчины. Александрийские пантомимы очень разные. Там выступают как женщины, так и мужчины, (какой скандал это вызвало бы в Риме!)  и такие представления вряд ли можно назвать драматическим. Типичное пантомимное шоу - это набор злободневных пародий, непристойных песен и танцев, с шутками, выступлениями силачей и акробатическими номерами в перерывах. Никакие гражданские власти не контролируют и не регулируют такие представления, и хотя мишенями их сатирических пародий часто становятся обычные обыватели - любопытная домохозяйка по соседству, учитель-садист, болтливый юрист, лживый бизнесмен, - известно также, что эти актеры иногда высмеивают тех, кто находится у власти, хотя имена и чиновнические должности изменены, чтобы избежать обвинений в клевете или подстрекательстве к мятежу.

Нам, римлянам, нравится думать, что мы свободнее других людей, поскольку мы выбираем своих лидеров сами, но было бы трудно себе представить, чтобы власти разрешили что-то вроде пантомимы на улицах Рима. Во-первых, люди возразили бы против непристойности, а влиятельные римляне не любят, когда над ними смеются, особенно публично. Если бы римский магистрат не запретил подобное представление, банда какого-нибудь разъяренного политика наверняка разогнала бы его и проломила бы при этом несколько голов. И, хотя ими и правит царь, мне кажется, что александрийцы свободнее римлян, по крайней мере, в этом отношении, потому что практически все можно сказать о ком угодно, даже включая царя, при условии, что высмеивание происходит в пантомиме и никто не назван своим настоящим именем.

Это пантомимное представление не только ставилось в более респектабельной части города, чем обычно, но и, казалось, привлекало более разреженную аудиторию. Пока я смотрел, прибыли великолепные носилки. Обитатель был спрятан внутри кабинки, занавешенной желтыми льняными занавесками. Кабинка была установлена на двух длинных деревянных шестах, покрытых искусной резьбой и ярко раскрашенных, как две колонны с лотосами из египетского храма, положенные по бокам. Шесты покоились на плечах носильщиков, которые были настоящими гигантами, в полтора раза выше меня, в два раза шире и темнокожими; говорят, что такие гиганты обитают в землях, где начинается Нил. Освободив дорогу носилкам, авангард телохранителей, также гигантов, протиснулся сквозь толпу, так что они смогли занять место в самом начале. Некоторые из насильственно отодвинутых зрителей ворчали и потрясали кулаками, но телохранители пристально посмотрели на них. Занавески в паланкине были раздвинуты на ширину пальца со всех сторон, что позволяло пассажиру выглядывать наружу, оставаясь незамеченным.

Двое молодых парней пробирались сквозь толпу, протягивая чашки, чтобы собрать пожертвования для труппы. Один из мальчишек остановился передо мной и потряс своей чашкой.

— Разве я не должен сперва немного посмотреть представление, прежде чем решить, сколько я захочу заплатить позднее? — спросил я.

— Лучше заплатить сейчас. — Мальчик ухмыльнулся. — Никогда не знаешь, что может случиться позднее.

Я не сказал бы, что мне понравилось, как он это произнес, но неохотно вытащил самую мелкую медную монету из своего опустошенного кошелька и бросил ее в чашку. Издавший им скрежет, по чашке, кажется, удовлетворил сорванца, который перешел изводить людей рядом со мной.

Несколько мгновений спустя двое мальчишек исчезли из виду, проскользнув к дальней стороне шатра. Поскольку вход был скрыт от посторонних глаз, а задняя сторона обращена к толпе, шатер служил одновременно раздевалкой и фоном для презентации. Вскоре оба мальчишек появились снова, сжимая в руках свирели, и встали по обе стороны шатра, обозначив своими телами, как бы границы воображаемой сцены. Когда заиграли пронзительные фанфары, толпа успокоилась, и представление началось.

Все началось достаточно невинно со сценки об одурманенном содержателе борделя, который весь состоял из плотоядно изогнутых бровей и непристойных ухмылок, и его старшей девушки, актрисе с морщинами, нарисованными на лице с помощью угольной подводки и огромной парой обвисших сценических грудей. Она представляла собой не просто старейшую шлюху своего работодателя, но и первую