Возможно, нам удавалось справиться отчасти благодаря тому, что мы понимали, что делают мелкие безымянные виды существ вокруг нас, хоть и не знали, что они такое. Так, например, обстояло дело с пекарями и пивоварами, которые готовили кислый хлеб и варили пиво.

Для изготовления хлеба на закваске нужно смешать муку и воду, а через несколько дней, будто по волшебству, эта смесь начинает пузыриться, подниматься и становится кислой. Пузырящуюся смесь, которая, собственно, и называется закваской, можно добавить к новой муке и воде, чтобы получилось тесто, которое тоже в свой черед поднимется и станет кислым. Если это тесто испечь, то выйдет хлеб. Мы не знаем, когда был испечен первый кислый хлеб. Недавно я начал сотрудничать с археологами в проекте, где мы пытаемся выяснить, не является ли кусочек обугленной пищи, насчитывающий 7000 лет, древнейшим в мире хлебом на закваске. Мы пока не разобрались, что это за кусочек (то, что это кислый хлеб, – лишь одна из возможностей), но даже если это не он, то, скорее всего, когда все-таки найдется самый древний кислый хлеб, возраст его окажется не меньше.

Самое древнее пиво, открытое на сегодняшний день, было сварено еще до появления земледелия{16}. Процесс его изготовления, по-видимому, был очень похож на изготовление кислого хлеба. Зерна проращивают, а потом варят и оставляют стоять, пока они не начнут киснуть и бродить, образуя алкоголь.

И древние пивовары, и древние хлебопеки совершенствовали свои методы и улучшали результат, идя путем проб и ошибок. Например, пекари догадались, что некоторое количество закваски можно сохранять, подкармливать и использовать повторно, чтобы заставить пузыриться новое тесто. Они также выяснили, какие условия любит закваска. Они обращались с закваской как с весьма необычным, но очень важным членом семьи. Таким же образом и пивовары додумались брать пену с одного пива и добавлять к другому. Эта пена тоже была для них чем-то вроде животного.

Однако ни пекари, ни пивовары не понимали того, что закваска поднималась из-за дрожжей, а пиво бродило из-за бактерий. Более того, ни те ни другие не догадывались, что микроорганизмы в хлебе и пиве берутся из выращенного ими самими зерна и из их собственных тел. Наконец, неведомым для них оставалось и то, что дрожжи в хлебе и пиве происходят из организмов ос, и осы являются для них естественной средой обитания. Древним изготовителям хлеба и пива достаточно было знать лишь порядок действий, позволявших поддерживать условия, оптимальные для этих микроорганизмов; таков стандартный рецепт поддержания повседневной рутины в мире, полном неведомого.

Но как бы то ни было, взявшись перекраивать мир вокруг себя, наши предки начали невольно менять и его видовой состав. Из-за этого их отлаженные и проверенные рецепты порой давали сбои. Тесто не поднималось, а пиво не бродило – и они не понимали почему. Они опускали руки, переезжали на новые места, изобретали свежие приемы или вообще обращались к чему-то другому. До нас не дошли хроники сбоев, влекших за собой нововведения, но зато сами новации мы видим вполне отчетливо. Порой археологическая летопись снисходительно обходит наши ошибки молчанием – подобно тому как на фотографии, сделанной при плохом освещении и с большого расстояния, не так видны морщины и пятна на коже. Можно предположить, однако, что, по мере того как человеческая популяция разрасталась, а спровоцированные людьми экологические перемены ускорялись, древние рецепты начинали сбоить все чаще и чаще.

Много лет назад я прочитал рассказ одного популяризатора науки об экскурсии в пещеру, в которой обитали летучие мыши. Когда группа туристов вошла под ее своды, им навстречу ринулась гигантская стая летучих мышей. Рассказчик слышал их движение и писк, а также ощущал дуновение, вызываемое множеством крыльев. Сопровождавший путешественников гид объявил: «Не пугайтесь! Летучие мыши точно знают, где вы, благодаря способности к эхолокации. Они видят нас в темноте!» Но как только он повернулся, чтобы пройти дальше, вылетевшая навстречу мышь с размаху врезалась ему прямо в лицо.

Гид не знал, что летучие мыши, обладая удивительной способностью «видеть» в темноте посредством эхолокации, для перемещений пользуются еще и детальным знанием местности и привычных маршрутов – особенно в пещерах. Атаковавшее его рукокрылое летело по знакомой траектории и вдруг столкнулось с гидом, которого в ее модели мира не было. Летучая мышь и человек застигли друг друга врасплох.

Многочисленные успехи, сопутствовавшие нам в прошлом, достигались в мире, где доминировали фиксированные объекты и относительная стабильность. Мы прокладывали себе пути, не слишком всматриваясь в то, что происходит вокруг. Но, изменив окружающий нас мир живого, мы создали ситуацию, подобную той, в какую попала летучая мышь. При взаимодействии с будущим наши пеленгаторы снабжают нас ложными сведениями – притом что восприятие окружающего мира у людей и без того искажено. То тут, то там мы врезаемся в отдельные элементы реальности – жизнь застигает нас врасплох.

В некоторых случаях последствия этих сбоев оказываются серьезными, но не смертельными. Подобные случаи позволяют составить картину более масштабных падений. Например, я и мои коллеги из Университета штата Северная Каролина недавно попытались искусственным путем изготовить закваску для кислого теста. В университетской лаборатории полно тех видов микробов, которые часто встречаются в наших домах, но есть и важные различия – в лабораторных условиях они герметично упакованы, а пища ферментируется редко. Поэтому наши попытки оказались безуспешными. В закваске возникло лишь несколько колоний дрожжей; ее колонизировали нитчатые грибы, известные как плесень, но от плесени хлеб не поднимается. Перенеся приготовление хлеба в лабораторию, мы слишком сильно изменили какой-то элемент первоначального рецепта. Нечто подобное происходит и в тщательно закупоренных домах, напрочь отгороженных от природной жизни. В подобных местах композиция живого меняется до такой степени, что экологическая система, в которой способно подняться кислое тесто, разрушается.

Бесполезная лабораторная закваска – микрокосм нашего биологического макрокосма. Какова наша роль во всем этом? Ранее я сравнивал человечество с микробами в чашке Петри, но это не совсем точно, поскольку, в отличие от микробов из колбы, мы на своем родном шарике не одни. Мы лишь один из видов в обширном сообществе живого, но при этом наш вид оказывает непропорционально большое воздействие на все вокруг. Людей можно уподобить молочнокислым бактериям, обитающим в закваске для теста. Как и мы, молочнокислые бактерии формируют мир, частью которого они сами являются, одновременно оставаясь в зависимости от других видов. Но, в отличие от нас, молочнокислые бактерии, производя кислоту и благоденствуя в ней, гораздо деликатнее подгоняют окружающую среду под собственные нужды. Есть и еще два больших различия. Первое – молочнокислые бактерии живут в мире, где с ними соседствуют лишь десятки видов, а не миллионы, не миллиарды и не триллионы. Второе – когда у молочнокислых бактерий заканчиваются ресурсы, мы их спасаем. Мы снисходим до них и подбрасываем новую муку.

Но если пища вдруг закончится у нас самих, то небесного восполнения запасов не предвидится. Расходуя ресурсы, мы должны одновременно поддерживать и их воспроизводство.

Кто-то может сказать, что есть и третье различие между нашей ролью и ролью молочнокислых бактерий. Мы, по крайней мере иногда, осознаем себя. Впрочем, наше самосознание имеет свои границы. Даже когда какие-то последствия человеческих решений становятся очевидными, из-за того, что наши многочисленные действия тесно переплетены между собой, очень трудно разобраться, какое из них вызвало тот или иной конкретный эффект. Недавно группа энтомологов-любителей из Германии взялась за пересмотр коллекции насекомых, собранных ими за последние 30 лет. В свое время экземпляры собирались в стандартные ловушки в стандартных местах. Каждый год насекомых из ловушек сортировали, идентифицировали и вносили в коллекцию. Многие из немецких любителей, как и Терри Эрвин, занимались жуками. Изначальной целью группы было описать насекомых, обитающих в Германии, уделяя основное внимание редким видам. Коллекционеры вовсе не ожидали обнаружить какие-то удивительные явления: ничего такого, что могло бы представлять интерес для кого-то за рамками их маленького сообщества. В конце концов,