(«Я смогу, смогу, смогу!»[4]). Но Кисел предположила, что дело не только в этом. Как она объяснила мне в электронном письме, чтобы порождать новые формы на островах, видам требуются два свойства. Во-первых, чтобы избежать скрещивания со своими родственниками с других островов или с материка, они должны быть домоседами. Во-вторых, для начала им нужно как-то попасть на острова. Улитки подходят под оба критерия. Их передвижения ограничены крайне малыми расстояниями и предельно низкими скоростями: за всю свою жизнь иная улитка не продвинется и на метр. Но время от времени – по крайней мере, достаточно часто, чтобы оказаться в островной среде, – эти создания перемещаются на большие дистанции: на птичьих лапах, в птичьих кишках или на бревнах-плавунах. В происхождении видов улиткам отведена золотая середина. А вот, скажем, лягушки, оказавшись на острове, с большой вероятностью будут образовывать новые виды, но попадают они туда лишь изредка. Как заметил Дарвин, перемещения за моря даются им с трудом. Поэтому лишь на немногих океанских островах имеются местные виды лягушек.

Встречаются виды, имеющие скромный расселительный потенциал, сумевшие при этом преодолеть значительное расстояние до далекого острова. Такое сочетание может предполагать, что изначально вид легко расселялся, но, оказавшись на острове, утратил эту способность. Потеря способности к распространению может оказаться преимуществом для вида, если при прочих равных ему выгоднее оставаться на острове, чем сменить дислокацию. Такое происходит довольно часто, и именно так произошло с летучими мышами в Новой Зеландии. Прибыв в свое время в благодатную Новую Зеландию, окруженную к тому же враждебными морями, летучие мыши утратили способность летать. Став нелетучими, они повысили свои шансы на освоение различных сред обитания в Новой Зеландии – и воспользовались этим. На многих островах подобное происходило и с птицами. Нелетучесть многократно возникала у линий островных птиц, а после ее появления птицы часто давали множество видов. Сегодня такие птицы встречаются крайне редко – отчасти потому, что с прибытием на острова людей они становились легкой добычей либо для человека, либо же для видов, которые он привозил с собой, в том числе мышей и крыс.

Выводы и прогнозы Кисел и Барраклоу позволяют переосмыслить все то, что теория островной биогеографии рассказывает об окружающей нас жизни. Следует ожидать, что на сокращающихся по всему миру участках лесов, лугов и болот будут вымирать древние виды. Так и происходит. На некоторых из этих фрагментов также будут возникать новые виды, начало которым положат популяции, оказавшиеся изолированными от своих родичей. Но возникновение новых видов будет происходить намного реже, чем исчезновение старых, – из-за того, что вымирание вообще идет быстрее видообразования, и из-за того, что видообразование менее вероятно на небольших участках среды.

А выживать будут те виды, которые могут существовать в тех средах обитания, что ныне увеличиваются, – они и отправятся в будущее вместе с нами. Мы вправе ожидать появления новых видов среди таких типов организмов, у которых, с одной стороны, способности к расселению позволили им попасть в расширяющиеся антропогенные среды, но, с другой стороны, их маловато для перемещения между этими средами. По мнению Кисел и Барраклоу, хорошим примером здесь представляются улитки. Можно присовокупить к ним и некоторые виды растений, особенно те, у которых семена распространяются не слишком хорошо. Таковы, в частности, триллиум, фиалка или сангвинария: у них семена разносятся муравьями. Тут же много и различных насекомых. Что касается еще более миниатюрных форм жизни, то об их островной биогеографии сочинения пока не написаны. Вместе с тем некоторые грибы разбрасывают свои споры очень плохо и потому способны диверсифицироваться даже на небольших кусочках суши. При этом определенные виды бактерий, которые настолько хорошо распространяются по ветру, что по расселительной способности напоминают скорее летающих млекопитающих, все равно вряд ли будут давать новые формы, если только не окажутся в изоляции в силу каких-то исключительных обстоятельств. Что же касается вирусов, то их новые штаммы могут эволюционировать даже в рамках отдельно взятого человеческого организма; недавно мы убедились в этом на примере вируса, вызывающего COVID-19.

Работа Кисел и Барраклоу предполагает, что вокруг нас эволюционирует дерзкий новый мир, где свойства новых обитателей более или менее предсказуемы. Но одно дело – предвидеть такой мир, и совсем другое – доказать, что он уже существует (или вот-вот сформируется).

На сегодняшний момент самые крупные среды, созданные человеком, – это сельскохозяйственные угодья. Общая площадь кукурузных полей, высаженных на Земле, приблизительно равна площади Франции: для видов, питающихся кукурузой, наши кукурузные поля – огромные острова архипелага, разбросанные по разным континентам и климатическим зонам. Есть и другие сельскохозяйственные архипелаги, которые образуют пшеница, ячмень, сахарный тростник, хлопок, табак. Логично ожидать, что виды-эндемики на «островах» перечисленных культур будут эволюционировать. Так и происходит. Как выразился Дэвид Куаммен в книге «Песня Додо», если на островах эволюционная биология развивается в стиле приключений Дика и Джейн из известных детских книжек[5], то в сельскохозяйственных средах, похожих на острова, она демонстрирует величественность «Войны и мира»{30}.

Впрочем, кукурузная головня (грибковое заболевание кукурузы) еще ждет своего Чарльза Дарвина или свою Яэль Кисел: никто пока не всматривался в наши сельские нивы, рассчитывая увидеть там целостную картину чудес эволюции. И, честно говоря, это нас не красит. Об эволюции новых видов, поселившихся среди сельскохозяйственных культур, мы знаем из исследований, нацеленных лишь на контроль над ними. Зачастую такие исследования делятся по предметным областям: одна группа специалистов рассматривает грибы, другая – насекомых, третья – вирусы. Проанализированные в совокупности, эти работы показывают, что в сельскохозяйственных культурах живут сотни, а возможно, и тысячи видов вредителей и паразитов, которые не встречаются больше нигде. Иначе говоря, в наших посевах почти наверняка эволюционировало больше новых видов, чем на Галапагосских островах.

В этой книге я употребляю термин «паразит» в широком смысле, обозначая им любые виды, живущие за счет других. Кроме того, используя это слово, я обычно имею в виду те из них, которые отрицательно воздействуют на вид, на котором или в котором живут. Среди таких паразитов есть черви и простейшие, но есть также и виды, которые часто называют патогенами, – болезнетворные бактерии и вирусы. Некоторые из видов-паразитов, эволюционирующих в наших сельскохозяйственных культурах, являются давними спутниками, «прицепившимися» к ним задолго до окультуривания. Эволюционируя, они отдалялись от своих родственников и менялись, подстраиваясь под новых хозяев, а в итоге превратились в новые виды, отличающиеся и от предков, и от ныне живущей родни.

Рис. 2.2. Архипелаг участков зеленой растительности – парков и разделительных полос – на фоне острова Манхэттен. Для видов, зависящих от лесной или луговой среды, эти зеленые участки (здесь закрашены серым) подобны островам, в разной степени изолированным. Но для видов, живущих в менее зеленых местах города, в мире улиц, стекла и бетона, Манхэттен предстает единым огромным островом, изобилующим брошенными кусочками вкусной пищи.

Изображение: Лорен Николс

Другие виды паразитов, как и виды вредителей, колонизировали наши посевы вновь, добираясь до них из других сред, подобно тому как вьюрки прилетели на Галапагосы. Предки колорадских жуков жили на дикой разновидности растения рода Solanum в Северной Америке (картофель, на котором паразитирует колорадский жук, происходит из Южной Америки). В 1800-х годах жук колонизировал картофель, а потом быстро приспособился к климату, где его выращивают, а также выработал сопротивляемость к основным пестицидам, которыми картофель опрыскивают. Теперь колорадские жуки благоденствуют практически в любой точке Северного полушария, где произрастает картофель{31}. Вид паразитов Phytophthora, вызывающий картофельные неурожаи, прежде жил на дикой разновидности того же растения Solanum, но только в Южной Америке, а потом перебрался на окультуренный картофель, развив новые черты и расселившись по всему миру{32}, включая Ирландию[6]. Предки паразита, провоцирующего пирикуляриоз пшеницы, жили на бразильской луговой траве Urochloa. Эту траву – а вместе с ней, видимо, и паразита – привезли в Бразилию из Африки около 60 лет назад. Некоторые паразитирующие особи сумели сменить траву на пшеницу; освоив последнюю, они эволюционировали так, чтобы извлекать из нового хозяина максимум