Присциллы все было иначе. Реальная жизнь была коварной, стоило попробовать защититься, как та вцеплялась когтями, оставляя на руках глубокие царапины. Кроме того, реальности никогда не удавалось одержать верх над безграничным воображением Присциллы. Зато ее воображаемый мир был прекрасен. Он трогательно оберегал ее и никогда не причинял боль.

– Все проходит, – сказала ей Лючинда после очередной трагической влюбленности, когда Присцилла могла лишь свернуться клубочком в своем горе. Но ее мать не сказала, где проходит. Перед глазами? В венах или под кожей? Хорошо быть как Лючинда, сильной и прагматичной, но Присцилле этого дара не досталось. Зато достались другие, более опасные. Она могла любить с храбростью и мужеством, присущим тем, чей разум не скован необходимостью мыслить рационально. И вкладывала в чувство всю себя с той же пылкостью, с которой писала свои книги.

Как часто случается с мечтателями, под маской женщины почти безмятежно жила девочка, и Присцилла об этом прекрасно знала, потому что порой слышала, как плачет эта девочка, похожая на куколку в платье с накрахмаленным передничком и в сапожках. Со временем Присцилла даже научилась любить ее, но ей слишком легко было причинить боль.

Поэтому она решила: хватит эмоций, от которых вздрагивала эта девочка в ее душе, хватит радостных трепетаний сердца, за которыми следует еще более глубокое разочарование, – тут было от чего сойти с ума. Присцилла знала, что никогда не сможет ощутить любовь как многие другие женщины. Знала, что многие по-другому проживают это чувство, гораздо спокойнее, проще. Но она так не могла, поэтому решила, что, пока не закончила свои дни как безумная миссис Рочестер, запертая на чердаке, пора, как говорится, подвести черту. Все. Точка. Навсегда. Мужчины? Даже говорить не о чем.

Каким они оказались разочарованием, сколько любви она отдала тем, кто на самом деле ее не заслуживал. Ее влюбленности напоминали ее же книги, и то, что кому-то могло показаться банальным, она окутывала светом, и в ее глазах они сверкали.

Она воплощала в реальность самые безумные фантазии ради мужчин, которые никогда бы не сумели их оценить. Поэтому с каждым разом разочарование, сокрушительное раздражение и отчаяние все смелее заявляли о себе. Сперва робко, затем все более открыто. Зачем гореть чистым пламенем ради кого-то, кто удовлетворился бы и спичкой? Присцилла обратила свою страсть в работу. Довольно с нее эмоциональных американских горок, они нанесли ей слишком много ран. Она столько раз собирала с пола осколки своего разбитого сердца, что теперь у нее просто не осталось на это сил.

И эта девушка, которая покорила сердца миллионов людей своими книгами, любовью, такой мучительной и изматывающей, пропитывающей страницы книг вместо чернил, решила, что больше никогда не влюбится. И, следовательно, направила всю свою страсть в книги. С реальной жизнью было покончено.

Поэтому Присцилла писала и писала, создавала сюжеты и персонажей, которые завоевывали сердца и соблазняли так, что женщины и девушки всего мира томно вздыхали над ее романами.

Много лет она была идеальной фабрикой по производству историй: восхитительно-любовных романов из чувств и тоски. Слова, полные эмоций и жизни, лились потоком на бумагу. Присцилле доставляло наслаждение ощущать, как фразы сами собой складываются в голове, как постепенно прямо у нее из-под пальцев появляются персонажи, живые, сияющие, как они обретают форму от нескольких прикосновений к клавиатуре ноутбука. Она черпала полные горсти вдохновения из источника, который никогда не пересыхал, и подарила своим героям то, что сама не сумела найти в реальности.

И вот теперь, размышляла Присцилла, глядя из окна поезда на проплывающий мимо пейзаж, что-то сломалось, и на историях, во всяком случае, в ее глазах, постепенно появлялся тонкий налет пыли. И неважно, что пока никто этого не замечал. Она замечала.

Присцилла почти убедила себя, что потеряла способность менять реальность по своему вкусу, создавая новую. Несколько месяцев она искала свою пропавшую творческую жилку, пыталась убедить вдохновение вернуться, но теперь от него не осталось и следа. Ни единого. Источник пересох, и перед ней лежало только пыльное русло, по которому некогда неслись пенящиеся волны ее неистощимой фантазии. А сейчас на его месте – пустыня с трещинами, из которых уже ничего не появлялось.

Что же будет теперь, когда у нее не осталось даже воображения?

А ведь когда-то вдохновения и желания творить было так много, множество кармашков, из которых всегда можно было выудить нужную идею, найти скрытый поворот или извилистую тропинку, будто посланную судьбой, – сколько раз они спасали ее за время писательской карьеры, да и в жизни тоже. Выдумки и маловероятные объяснения раньше сами слетали с языка, ей даже задумываться не приходилось: в те золотые времена достаточно было открыть рот, и вот уже готова отличная история. Но теперь всему этому пришел конец. Историй под рукой больше не осталось, а кармашки, из которых она их вытаскивала, точно кроликов из цилиндра, бесповоротно опустели.

Какая жалость. Ведь, по сути, воображение и было ее способом заработать на жизнь.

Присцилла со вздохом вытащила из сумки пару детективов. Лучше сосредоточиться на проблемах попроще: Рэймонд Чандлер или С. С. Ван Дайн?

Тем временем в той же томной Венеции, из которой сбежала Присцилла, некий мужчина тоже смотрел из окна, поглощенный своими мыслями. Он наблюдал за кружившими в небе голубями и размышлял о смысле не столько жизни, столько отношений. И о силе той незаметной паутины, которая коварно окутывала чувства, а порой и сердца. Вот поэтому так и получилось, что даже он, обычно такой решительный и волевой, теперь тоже стоял и смотрел на голубей, погруженный в непривычно глубокие утренние думы.

На самом деле Чезаре Бурелло, доктор пластической хирургии и косметологии, почетный специалист, одаренный хоть и суровой, но элегантной мужественной красотой, которая покоряла жертв с обезоруживающей простотой, пытался наконец разобраться с довольно банальным вопросом: куда пропала легкость в отношениях?

Куда исчез волнующий трепет, соблазнительная дрожь, мурашки, в конце концов, которые должны сопровождать отношения с такими очаровательными созданиями, как женщины? Все вдруг исчезло, неумолимо поглощенное их тягой к собственничеству и официальному статусу. Медленно, день за днем оно растворялось в этом болоте, где на смену игривости пришло нездоровое желание уз брака.

Так всегда случалось: ни с того ни с сего легкость уступала место жесткости, и с этого момента начинали расходиться длинные трещинки, которые отнюдь не делали отношения увлекательнее, вместо этого превращая их в жалкий триумф компромиссов.

Все начиналось по чуть-чуть, и обычно люди эти подмены даже не замечали – а он замечал, всегда. Вместо шуток и игр приходила степенность и серьезность, вместо приключений