по-туркменски, отливающей сталью бородой. Своим моднейшим, дорогой шерсти костюмом, благоуханием заграничных духов, соблазнительным блеском перстней Утан Бек ошеломлял воображение грязных, чумазых, но очаровательных подростков-девчонок.

Повадки отца племени хорошо знали их мамаши, бабушки. И не успевала девица повести взором, крутануть бедрами и выставить из-под ожерелий крепенький маленький свой бюст, ослепительно розовая кожа которого сияла в разрезе платья-рубахи, как костлявая рука утаскивала юную кокетку в сумрак чадыра. Девчонки не очень огорчались. Они знали: если только кто-нибудь из них приглянулся Утан Беку и возбудил желание, незамедлительно ее призовут в дом на горе, хотят ли того или не хотят родители, и там начнется сказочная жизнь.

Сластолюбив был Утан Бек и особенно пристрастен к едва созревшим подросткам. Но щедр он был даже в своих мимолетных прихотях. И словно для приманки любопытных и бесстыдных в своей жадности юных эрсаринок сейчас старик вел за собой весьма еще юное создание, слишком юное. Платье ее от самой шеи до пупка было прикрыто морем серебряных и золотых просверленных монет чеканки самых разнообразных стран и государств. В розовой точеной ноздре висела гигантская, вся в рубинах серьга — цена двенадцати юрт. На запястьях пухленьких рук позванивали литые, по полфунта, браслеты с изумительной исфаганской резьбой. Утан Бек не заблуждался насчет того, что морщинистая дряхлость может вызвать нежность и ласку в налитом соками юном теле. Но сказочная щедрость его вызывала ответную щедрость. Оказаться на ложе Утан Бека было мечтой эрсаринских девственниц.

Прогуливался Утан Бек, постукивая своей пресловутой тростью, в самом приятном настроении. Он за утро уже успел приглядеть себе не одну прелестницу. И когда на пути ему попались Мансуров и начальник уезда, он встретил их весьма радушно и пригласил сейчас же в свой дом на горе. Прервав обход чадыров, распорядился подать коней.

Уже сидя в седле и ведя на поводу другого коня, на которого посадили немыслимо украшенную драгоценностями наложницу, он показал на толпившихся около юрт ободранных, грязных эрсаринцев и сказал с презрением в голосе:

— Все они людоеды. Отца своего за глаза назовут простофилей, мать дурой и шлюхой. Сами ни во что не верят, а вот ежели соблаговолишь приласкать их девчонку, начинают хмурить брови.

Еще когда Алексей Иванович шел из глиняного дворца сюда к чадырам, уездный начальник успел насплетничать: старик Утан Бек совсем закон попрал. Все девчонки племени гуляют у него бедрами на подушках. А законным женам не доверяет: «Еще накормят какой-нибудь дрянью. Ворожат, колдуют». Портит девок, а все языки прикусили. Богатство его больше, чем у шаха персидского.

Глупым считал уездный начальник Утан Бека. Подумать только полновластный господин, хозяин, повелитель в своем кочевье! А золото разбрасывает пригоршнями, чтобы удовлетворить свою прихоть. Очень надо платить за такое!

Начальник — обыкновенный рядовой дуррани — только и заносился в своей спеси потому, что правящая династия Афганистана была из дуррани. Сам он простой воин с перебитым носом — след удара прикладом, бронзоволикий, длинноволосый, длинноусый, и в своем начальничестве ходил обычно босой. Обувь стесняла его, и он натягивал сапоги лишь в торжественных обстоятельствах. Он был с глупинкой и простодушно объяснял: «Раньше я имел одну обязанность в шатре отца — накаливать в костре камни и складывать в очаг, чтобы почетным гостям и тепло было, и в нос дым не бил от сырого хвороста. Отец в строгости держал нас — одиннадцать сыновей. А потом приказал: „Иди воюй!“ И выпроводил. Вот! Потом, после всякой драки, да стрельбы, да походов, шах сказал: „Будешь в Меймене хакимом — начальником уезда“. Дали мне коней, зонтик и бачу — держать его над головой, чтобы от солнца глаза не болели. „А жен себе в Меймене возьмешь сколько надо“».

Он шлепал по пыли потемневшими от загара и грязи преогромными ступнями ног, сжимая магазинную винтовку в руках.

— Приехал. Все смотрели в Меймене — почему зонтик? Значит, важный человек. Дали две жены бесплатно. Теперь я губернатор. А деньги давать за озорство? Зачем? Господин Утан Бек хоть и богат, хоть и змея хитрости, но дурак. Своя душа дороже овечек. А так без денег и без души останешься… с этими потаскушками.

В своем доме, удобном, прохладном, погруженном в тень вековых чинар, Утан Бек принял гостей гостеприимно.

— Аллемани, в соответствии с достигнутым в Европе могуществом, обязаны вмешаться в восточные дела и завоевать Восток, — говорил он добродушно. — Они иначе не могут. Они посылают к нам своих посланцев уговорить нас принять их новую немецкую веру — фашизм. Они понимают, что нам, мусульманам, фашизм ни к чему. Но они покупают за золото, за оружие, на одну чашу весов они кладут свой фашизм, на другую — деньги и оружие. Салоры, эрсаринцы, алиэли любят оружие и золото. Да кто их не любит! Вот Курбан Сардар Джунаидхан и другие некоторые наши вожди из салоров поддаются и говорят: фашизм хорошо! Большевики говорят: колхозы хорошо! Государственная торговля хорошо, банки государственные хорошо! Фашисты говорят: контрабанда хорошо, баи хорошо, собственность хорошо. Вот и слушают Бемма, слушают Мамед Ахунда. Но Утан Беку и так хорошо. Утан Беку фашизм не нужен.

Более ясно выразиться Утан Бек не мог. Он отлично чувствовал себя в своем доме под чинарами, лаская своих подростков-наложниц, и занимался своим племенным коневодством. Он отказывался принимать фашизм, но, если Германия окажется ближе, он станет фашистом. Он не хотел воевать больше — хватит, он потерял в стычках с Красной Армией четырех сыновей и любимого брата и считал, что войны больше не нужно. Ни о какой мести он не думает. Сыновья и брат погибли в честном бою и сейчас вкушают блаженство в садах Ирема. Утан Бек не хочет ссориться с Советской властью. Утан Бек сдал оружие, разоружил своих джигитов, приехал в Меймене и живет мирно и спокойно.

Утан Бек запретил своим эрсаринцам ездить за границу с контрабандой или для аламана. Он очень рассердился, когда аллемани-путешественники, господа Мориц Бемм, Шлягге и этот Мамед Ахунд наняли волка с седой гривой Куйбагара Сафар Алиева и его дружка контрабандиста Исмата Халифаева поехать в советские аулы и кишлаки за аламаном. Что ж, Алиева сразила пуля пограничника, Халифаев схвачен и сидит за железной решеткой. Пропало три винтовки, три нагана, хорошие шашки из дамасской стали. Убыток! Один убыток!

— Что делать с немцами, с аллемани?

— А что с ними сделаешь? У них паспорта. У них иджозат-намэ из Кабула, — сказал, надувшись, начальник уезда.

— С нашими людьми ничего не поделаешь, — задумчиво проговорил Утан Бек. — Я прекратил