— Ясно по-военному! Коллега военный человек.

Сконфуженный проповедник пыхтел и сморкался звучно прямо на ковер.

Пояснил мысль Генстрема Мориц Бемм:

— Положение отвратительное. Обстановка… Чувства верующих напряжены до предела. Господин Генстрем еще известен — вы это уже знаете — на Востоке в качестве исламского проповедника Мамеда Ахунда. А для нас с вами Мамед Ахунд — стена. И наконец, мы не заинтересованы, чтобы вас здесь разорвали в клочки, — криво усмехнулся Бемм.

Шведский миссионер — мусульманский поп! Даже в облике Генстрема Мамеда Ахунда произошли изменения. Он сбросил с себя свои кашгарские лохмотья и облекся в более благопристойные одежды имама мечети. Но удивляться на Востоке ничему не следует.

Мог бы Мансуров сказать этим путешественникам многое: потребовать от них, чтобы они не вмешивались в чужие дела, чтобы они, наконец, сами убрались из Меймене и вообще из пограничного района. Но надо выиграть время. Надо поговорить с начальником уезда. Надо стиснуть зубы и принять меры, чтобы опасность не угрожала близким.

— Давайте завтракать, — сказал Мансуров. — Вон уже несут. Начальник уезда молодец. Законы гостеприимства для него незыблемы. А решать вопросы на голодный желудок я не склонен. В одном вы правы — в тихом Меймене и в тень человека стреляют.

За фарфоровой касой великолепного ширчая из жирного молока с маслом, черным перцем, с белейшими накрошенными лепешками, тающими во рту, он заговорил о путешествиях, далеких странствованиях. Мансуров уклонялся от разговоров о вызволении его семейства из рук мюршида, потому что понял: и немцы, и мюршид если и не из одной шайки, то во всяком случае связаны одними вожжами. Он понял, что немцы встали на путь шантажа и провокаций и что, пока он не привлечет на свою сторону начальника уезда, сам сделать в Меймене он ничего не сумеет и только подставит голову под удар. Он смеясь воскликнул:

— Делайте с моей головой что хотите, отрезайте, рубите, но желудка я трогать не дам. Скажите, а в Кашгарии тоже подают на завтрак сие божественное кушание?

Профессия проповедника восторжествовала в Генстреме. Утирая пальцами хрящеватый нос, он хлебал ширчай и рассказывал.

Научно-исследовательские экспедиции задуманы глубоко. Выясняются возможности сбыта товаров и вывоза сырья, инвестиции капиталов, возможности эксплуатации рабочей силы, получения германскими предприятиями концессий. Многообразна и широка деятельность путешественников, коммивояжеров, исследователей, купцов. Освоение восточных стран для Германии — политическая задача мировой важности.

«Мориц Бемм… Мориц Бемм, — припоминал Мансуров. — Нет, у него было другое имя… Другое…»

И словно невзначай Мансуров напомнил герру Морицу о «приятной» встрече в Бальджуане еще в дни боев с Энвером.

— Что ж! Я тоже вас узнал… Но дело прошлое, а наш проповедник прав. Мы, немцы, сложа руки не сидим. Наши фирмы давно, очень давно поглядывали на Туркестан. Мы благодарны вам, русским. Вы проложили нам путь к границам Индии и Тибета. Сколько немцев, благодаря… гм… вашей доброте и славянской мягкости проникло в Туркестан, Афганистан, Персию! Мы в свои колонии посторонних не пускали. Мы сами ели свою сдобную булку и запивали кофе с молоком. — Он держался откровенно нагло, повторяя вроде бы общеизвестные истины. — В тысяча девятьсот двадцать первом году мы сделали заход по проторенным наполеоновскими проектами путям с помощью знаменитого Энвера-паши — турка по имени, германца по воспитанию и образованию, поклонника Наполеона. Казалось, все правильно. Туркестан находился в руках слабого большевистского правительства. Националистические и панисламские круги держали фактически в руках политику и экономику. Воинственные басмачи были вооружены и воевали. Почва казалась готовой. Но Энверу не повезло. Энвер оказался далеко не Наполеоном, и руки его до Индии не дотянулись. Он потерпел поражение и оказался всего только «наполеончиком». Большевистская пуля оборвала его карьеру полководца. Мы ошиблись, германский штаб ошибся. Энвер ошибся потому, что хотел быть слугой двух господ. Смотрел одним глазом на Германию, другим подмигивал англичанам, нашим извечным соперникам на Востоке. Энвер под землей, в могиле. А Индия-то осталась! Теперь предстоит новый, грандиозный, поистине наполеоновский поход. Великий, победоносный!

— Хо! — воскликнул швед. — Мечтания все это! Но во всякой мечте есть зерно мудрости. Могли ли вы, господин комиссар, думать, встретив когда-то Морица в Таджикистане, что в лице приказчика «кишечного короля» Дюршмидта в дикой долине у подножия Памира вы имеете честь разговаривать с представителем германского генерального штаба? Вы проявили слепоту, господин комбриг, выпустив тогда из рук такую птичку.

Мансуров не спускал глаз с Бемма:

— А агроном Нейман из Ферганы, советский работник? А? Припоминаете противную нищенскую чайхану?.. Соленую воду в чайниках… Тепловатую… Противную…

— Да, — поморщился Мориц Бемм.

— Идиллическая картина, — вспоминал Мансуров. — Идут бои с басмачами. Из гарнизона в гарнизон можно ездить только с оказиями. Осады. Стрельба. С пленных басмачи кожу снимают. А кишечные комиссионеры и агрономы запросто разъезжают себе по горячей земле и в ус не дуют. Капиталистам деньгу зашибают. Умилительная картинка. Особенно в свете вашего замечания по поводу слепоты.

— А что еще можно сказать? — пожал плечами Бемм.

Мансурову ужасно хотелось сбить спесь с этого обнаглевшего, чувствовавшего себя в полной безопасности молодчика:

— У нас тогда стоял выбор: или к стенке, или катитесь на все четыре стороны. И, поверьте, вы, господин Бемм, стояли гораздо ближе к стенке, чем думаете. Потом, когда подошло время, наши занялись такими, как вы, путешественниками.

— И вы знали, что потом случилось с… — Бемм криво усмехнулся, — с… гражданином Нейманом?

— Я лично не занимался вашим братом, но, сами понимаете, пришлось публику рассортировать. Предателей настигло возмездие, всех, кто делал дела-делишки под вывесками пивника «Вогау», мануфактуры «Цинделя», швейных машин «Зингер», кишечника Дюршмидта, фабрики гигроскопической ваты «Братья Крафт», часы и инструменты «Захо»… Да, кстати, герр Бемм, представители Прохоровской мануфактуры держали в Ташкенте приказчиком, вернее, представителем некоего Бемма. Не родственник вам? Или не вы ли сами? Я-то знал их семью. На лето все они от нашей жары уезжали нах фатерландер в Ганновер. — Мориц Бемм не отвечал, и Мансуров продолжал: — Вы, наверное, помните: в Коканде были некие Мюллер и Герс — тоже торговые представители. А еще председатель Кокандского биржевого комитета Кнабе. Да, да, хлопковый ферганский король Каландаров, бухарский еврей, держал того Герса, германского подданного, своим доверенным. Герсы, Дюршмидты, Мооры, Сименсы, Цуккерты и многие другие жили в Ташкенте, Самарканде, Ашхабаде, Коканде. Торговали машинами, кишками, хлопком, шелком, озокеритом, часами, картинками парижского жанра, наживали капиталы, ели хлеб народа, а когда наступил момент, воткнули нож в спину революции! Вы спрашиваете, знаю ли я, что сталось с… Нейманом… Беммом, который получил образование и взращен в России, а затем… воткнул нож в спину матери-родине…