Все люди в Девилз-Крике заключили грязную сделку, особенно те, кто выжил. То, что случилось с этими детьми, было неправильно. Возможно, они выросли и избавились от клейма. Возможно, то, что с ними произошло, ускользнуло в тень стауфордской истории. Но это не изменило того факта, что со всеми ними обращались плохо. Видит бог, в детстве он так же плохо обращался с ними и полагал, что ему придется за это ответить. «Когда-нибудь», – сказал он себе.

Его мысли снова вернулись к Сьюзан, и он задался вопросом, где она. Разве она не говорила, что скоро вернется? Разве не хотела принести ему ужин?

Он уже не помнил. Память затуманилась. Они поговорили по телефону, он рассказал ей о своих подозрениях в отношении Зика, и что-то случилось. Голос у нее стал холодным, механическим. «Каким-то чужим, – подумал он. – Она изменилась».

Оззи вспомнил широко раскрытые глаза Зика, его покрытое прожилками лицо, растянутое в неестественной улыбке, такой широкой, что щеки будто треснули пополам, а его рот мог проглотить весь мир целиком.

– У нее был его голос, – пробормотал Оззи во тьму. По рукам пробежал холодок. Он нащупал одеяло, накинутое на спинку дивана, и натянул себе на плечи, чтобы согреться, но теплее не стало. Сон не принес утешения, ему снилось ужасающее лицо Зика, улыбающееся в темноте.

5

Джек неловко ерзал на стуле. Перед лицом у него висел микрофон, и он поглядывал на него, пока Стефани усаживалась за свой стол. Через звуконепроницаемое стекло он заметил Райли. Увидев, что Джек смотрит, молодой человек отвернулся, переведя взгляд на телефон, который держал в руках.

– Итак, – произнесла Стефани, поворачиваясь к Джеку лицом. – Мы готовы начинать. Все хорошо?

Джек выдавил улыбку. Даже обретя славу в мире искусства и кино, ему никак не удавалось отделаться от мандража перед интервью. И хотя он говорил себе, что всего лишь разговаривает со Стефани, этот факт лишь еще больше усиливал волнение. Возможно, из-за того, что она знала, откуда он берет свое вдохновение. В детстве они вместе испытали тот ужас, и если кто-то и мог понимать его, то только она.

– Эй, ты в порядке?

– Хм? – Джек моргнул, вырванный из задумчивости. – Да, извини. Я всегда… напрягаюсь, когда занимаюсь подобным.

Стефани улыбнулась.

– Не беспокойся. Мы работаем не вживую. Наш разговор будет записываться, и лишь с твоего благословения мы выдадим его в эфир. Договорились?

– Договорились.

– Хорошо, – сказала Стефани, нажимая кнопку на пульте. Замигала красная лампочка. – Сейчас мы запишемся, а потом я сделаю вступление. А пока давай немного поговорим о твоей истории. Ты родом из Стауфорда. Почему же ты покинул этот наш красивый городок? – Услышав вопрос, Джек сморщил нос, и Стефани усмехнулась. – Будьте честны, мистер Тремли.

Он выпалил первое, что пришло ему на ум.

– Потому что для меня здесь ничего нет. То есть давайте посмотрим правде в глаза. Стауфорд, штат Кентукки, нельзя назвать мировой столицей искусства, понимаете?

Стефани ухмыльнулась.

– Приятно же, когда выскажешься, не так ли?

– Конечно. Этого же не будет в реальном интервью, правда?

– Конечно, не будет. Просто хочу, чтобы ты расслабился. Разговор будет о твоем искусстве.

Пока они говорили, время тянулось незаметно, и Джек забыл о своих опасениях, погрузившись в ритм беседы. Он не думал о перезаписи, пока Стефани не задала последний вопрос.

Она прочистила горло.

– Большинство слушателей нашей прекрасной радиостанции знают, что у меня дома хранится репродукция твоей самой известной картины.

– Правда?

– Да, висит прямо над унитазом.

Джек рассмеялся.

– Думаю, это подходящее место для нее.

– Именно! Это отличный повод завязать беседу, понимаешь? Многие люди спрашивают меня: «Откуда ваш брат черпает свои идеи?», на что я отвечаю, что вопрос не ко мне. И я давно обещала, что выведу тебя в эфир, если представится такая возможность. Поэтому, раз уж ты вернулся в свой родной город, я подумала, что спрошу тебя напрямую о паре картин, одна из которых украшает мой домашний фарфоровый трон.

Джек откинулся назад и сделал глоток воды. «Вот оно», – подумал он, готовясь к вопросу, который ему задают во время каждого интервью. С этой темой он стал уже мастером по уходу от ответов, главным образом потому, что большинство людей не поняли бы его. Но Стефани усыпила бдительность, и он чувствовал себя опьяненным искренностью. Перспектива рассказать правду о своем искусстве на этот раз казалась освобождающей.

– Ладно, – сказал он. – Валяй.

– Твоя картина «Конгрегация шакалов» посвящена довольно щекотливой теме здесь, в Стауфорде. Для тех из наших слушателей, кто никогда не видел картину, скажу: она изображает толпу фигур в белых простынях, держащих факелы, в то время как чернокожий ребенок наблюдает за ними из окна. Мы оба знаем, что у Стауфорда в плане расизма отвратительная история. Хотя в какой части страны, находящейся ниже Библейского пояса, по-другому? Но когда я смотрю на эту картину… – Она подняла телефон, демонстрируя снимок репродукции. – …в ней чувствуется что-то очень личное. Дело не только в расистских корнях Стауфорда, не так ли?

Джек медленно выдохнул, подыскивая нужные слова. После полной минуты молчания Стефани потянулась через стол и взяла его за руку.

– Можем пропустить этот вопрос, если хочешь.

– Нет, – сказал он. – Все в порядке. Кажется, меня раньше не спрашивали про эту картину. Точнее, про ее личную природу.

– Уверен? Я могу пропустить этот вопрос, Джеки.

– Все в порядке. Честно. Итак… – Он сделал очередной вдох, затем выдохнул. – …эта картина – сугубо личная. Рисуя первоначальный набросок, я не пытался заявлять о былой репутации Стауфорда. Большинство людей не знают, что меня воспитывала бабушка. Можно сказать, она… спасла меня от плохой ситуации. И некоторые люди в городе считали ее нехорошим человеком. – Джек сделал паузу, и Стефани кивнула ему, чтобы он продолжал. – Одно из моих самых ранних детских воспоминаний – это Ку-клукс-клан, появившийся посреди ночи у двери бабушкиного дома. Они пришли зажечь крест у нее во дворе, насмехались над ней, называли ведьмой. И…

Он замолчал, вспомнив, как Бабуля Джини стала управлять их огнем, обратив его против них же. Вспомнил жар, запах дыма, крики и вопли, когда загорелся один из членов Клана. И он вспомнил, как голубой свет заполнил дом, окружил Бабулю Джини лазурной аурой. Осветил ее так ярко, что стала видна каждая черточка ее лица.

Голубой свет.

Идол.