Шрифт:
Закладка:
(1890 г.) Энгельс: Россия — «это огромная страна, заселенная племенем, исключительным по своей однородности. Население редкое, но быстро растущее… Это население закостенело в умственном застое, лишено всякой инициативы, но в рамках своего унаследованного от предков быта может быть использовано решительно на что угодно; выносливое, храброе, покорное, привыкшее ко всем тяготам, оно представляло собой превосходнейший солдатский материал для войн того времени, когда сомкнутые массы решали исход боя»59.
(1941, 1942 гг.) Геббельс: «Невозможно себе представить, что произойдет, если эти дикие орды (русские. — Э.М.) наводнят Германию и запад континента»60. Русские солдаты — «дикари, объединенные в бандитские шайки», «их тупое упорство не стоит расценивать как воинскую доблесть»61.
(1945 г.) «Если Ялтинское соглашение действительно будет выполнено, то Советы оккупируют всю Восточную и Южную Европу и большую часть рейха. Перед этими гигантскими территориями (если прибавить сюда и Советский Союз) будет опущен железный занавес, за которым начнется массовая резня…»62.
(1945 г.) Черчилль: «Генералу Эйзенхауэру придется принять все возможные меры для того, чтобы предотвратить новое бегство огромных масс германского населения на Запад при этом гигантском продвижении московитов»63.
Военно-политические планы в отношении России
(1891 г.) Энгельс: «Если Россия начнет войну, — вперед на русских и их союзников, кто бы они ни были»64.
(1941 г.) Геббельс: «Тенденция всего похода (война с СССР. — Э.М.) ясна: большевизм должен пасть… Большевистская зараза должна быть устранена из Европы. Против этого едва ли будут возражать Черчилль и Рузвельт… Итак: вперед! Богатые поля Украины манят»65.
(1946 г.) Черчилль: «Сегодня на сцену послевоенной жизни… легла черная тень. Никто не может сказать, чего можно ожидать в ближайшем будущем от Советской России и руководимого ею международного коммунистического сообщества и каковы пределы, если они вообще существуют, их экспансионистских устремлений и настойчивых стараний обратить весь мир в свою веру… Протянувшись через весь континент от Штеттина на Балтийском море и до Триеста на Адриатическом море, на Европу опустился железный занавес… Коммунистические партии и их пятые колонны во всех этих странах представляют собой огромную и, увы, растущую угрозу для христианской цивилизации…» «Взаимопонимание с Россией» должно «поддерживаться всей силой стран, говорящих на английском языке, и всеми их связями»66.
Что же придавало Тарле такую смелость в трактовке позиции Энгельса по поводу роли России в Европе и продолжения его позиции спустя годы в заявлениях Геббельса?
Конечно, позиция Сталина в его записке о статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма» и суждения Сталина по поводу марксизма, которые он изложил в послании членам Политбюро в связи с публикацией в журнале «Большевик» письма Энгельса румынскому социал-демократу И. Надежде. В нем Энгельс говорил опять-таки о международной роли царской России как главного резерва европейской реакции.
Вот суждения Сталина: «Что Энгельс был и остается нашим учителем, в этом могут сомневаться только идиоты. Но из этого вовсе не следует, что мы должны замазывать ошибки Энгельса, что мы должны скрывать их и — тем более — выдавать их за непререкаемые истины. Такая политика была бы политикой вранья и обмана. Ничто так не противно духу марксизма и заветам Маркса — Энгельса, как подобная, недостойная марксистов, политика. Маркс и Энгельс сами говорили, что марксизм есть не догма, а руководство к действию. Этим и объясняется, что Маркс и Энгельс сами неоднократно изменяли и дополняли те или иные положения своих произведений. Значит, Маркс и Энгельс считали основными в своем учении не букву, не отдельные положения, а дух этого учения, его метод»67.
Опять-таки благодаря Карлу Радеку Тарле был знаком и с этим посланием Сталина. Поэтому он так смело комментирует выступление Сталина по поводу статьи Энгельса в журнале «Большевик» и смело увязывает позицию Энгельса по России с мнением Геббельса. Смело, потому что прямо следует сталинскому утверждению, что в марксизме главное — не отдельные положения, а его метод.
Но и Александров знал о таком взгляде Сталина на марксизм. И тем не менее он пишет в записке Поскребышеву о статье Тарле:
«В действительности в статье академика Тарле нет даже и попытки дать хоть краткую характеристику высказываний товарища Сталина по вопросам истории… Более подробно излагается письмо товарища Сталина по поводу статьи Энгельса о внешней политике русского царизма. Все это носит характер отрывочных замечаний, приведенных без системы, без единого плана. Следует отметить, что академик Тарле связывает пропаганду Геббельса с ошибками Энгельса (стр. 20). Историку, выступающему со статьей “Об исторических высказываниях товарища Сталина”, следовало хотя бы изложить сталинские высказывания об особенностях русского исторического процесса, о создании русского многонационального государства, об исторической роли освободительной борьбы народов России. В таком виде статья академика Тарле не может быть опубликована. Г. Александров»68.
Поскребышев пишет: «В архив. 4.VII.47 г.».
В это время Александров сам находился в весьма непростом положении. Только что закончилось философское совещание, которое инициировал Сталин. Перед этим, в 1946 году, вышла вторым изданием книга Александрова «История западноевропейской философии», которую Министерство высшего образования рекомендовало в качестве учебника для университетов. Обсуждение книги и предопределило суть этой философской дискуссии в форме совещания.
Выступая на нем, секретарь ЦК партии А.А. Жданов так представил результаты обсуждения книги Александрова: автор концентрирует внимание не на том, что является новым и революционным в марксизме по сравнению с предыдущими философскими системами, а на том, что соединяет его с развитием домарксовой философии; марксистская философия представляет собой инструмент научного исследования, метод; «ничем не мотивированным является также не включение в учебник истории развития русской философии»69. И главный вывод: книга Г.Ф. Александрова отражает положение дел в философской науке, «мы изменили старый мир и построили новый, но наши философы, к сожалению, недостаточно объясняют этот новый мир, да и недостаточно участвуют в его изменении»70.
И если академики-философы и руководители философской науки, к которым принадлежал и Александров, не могли объяснить изменения старого мира и возникшего в России и за ее пределами нового мира, то это мог делать Е. Тарле с позиции историка, стихийно руководствующегося диалектикой, которую Сталин называл методом.
Историческая идеология Тарле была диалектична по своей сути. И возможно поэтому ему было поручено ответить на фултонскую речь Черчилля, и равно потому его статью «Об исторических высказываниях товарища Сталина» отклонил Александров, удивленный ее смелостью в покушении на публицистические заблуждения Энгельса.
Неоконченная трилогия — незавершенное «историческое» оружие Тарле
В те сороковые годы ХХ века холодная война балансировала на грани «горячей». Через полтора года после обмена посланиями в прессе между Черчиллем и Сталиным, открывшим эпоху холодной войны, в середине 1948 года в США был разработан план под названием «Чариотир», по которому предполагалось сбросить 133 атомные бомбы на советские города. И в этом же году Сталин поручает Тарле подготовить трилогию «Русский народ в борьбе против иностранной агрессии в XVIII—XX веках». Поручение это подразумевало, что должны быть написаны произведения, подобные «Нашествию Наполеона на Россию». Это о нашествии шведов под водительством Карла XII; это расширенный вариант о вторжении Наполеона в Россию, обогащенный новыми фактами и документами в сравнении с ранее вышедшей книгой; и это новое, фундаментальное исследование о нашествии Гитлера на Советский Союз.
Работа, за которую взялся Тарле, стоила деятельности целого научного института. Он успел написать только первую книгу — «Северная война и шведское нашествие на Россию». Но закончив первую часть этой трилогии — «шведскую»,
