Он всегда был рядом, нуждался в защите, и предать его она не могла. Кроме Валентина, никто Александру по-настоящему не интересовал.

Разрешилось все просто: майор Сивкович обиделся, исчез и перестал звонить. А в начале июня тетка уехала с обоими детьми в деревню, чтобы потом, начиная с осени, еще год провести в городе, присматривая за Александрой и Валентином. Таков был уговор с Максимом, и единственное условие — никаких мужчин, никаких, как он выразился, «особых отношений».

В то лето на Гнилушку обрушилась очередная сушь; зелень быстро потеряла свою свежесть, на далеком горизонте висела тревожная пыльная пелена, и только сосны стояли за домом непоколебимо. Ни бабочек, ни кузнечиков, даже мухи разучились летать и передвигались ползком. Александра сразу после завтрака усаживала брата в летнюю коляску и, обливаясь потом, увозила подальше от душного дома. Как только оба исчезали из поля зрения, о них быстро забывали. Они устраивались в тени за свинарником, не обращая внимания на вонь, визг и грызню его обитателей. Там, у бревенчатой стены, покрытой изумрудным мохом, почему-то всегда было прохладно, и рядом росла густая сочная трава. Александра стелила на траву толстое стеганое одеяло, усаживала брата, раскладывала игрушки, и они возились с ними до самого обеда, пока бабушка Клавдия не звала за стол. Потом оба укладывались вздремнуть на старой железной кровати на веранде; вообще-то говоря, спал только Валентин, а она лежала, бездумно разглядывая трещины в досках потолка. Брат был розовощекий, белобрысый, с крутым влажным лбом, и во сне у него часто бурчало в животе. Александра обращалась с ним строго, особенно когда Валентин упрямился и долго не засыпал, и от этого чувствовала себя его мамой…

Тетушка покорилась воле семьи, вернулась в дом брата и ни разу даже не поинтересовалась, как поживает ее самая большая любовь. Смагин как-то вскользь упомянул, что Сивкович подал в отставку по выслуге и подался в родные края. Галина успокоилась; год прошел в хлопотах и детских болезнях, в беспутстве и дебошах Максима. Теперь отрадой для тетки стал Савелий — он заканчивал курс в училище, время от времени оставался ночевать и не забывал похвалить ее пирожки с консервированной вишней.

Затем снова было лето в деревне, а осенью отец отдал обоих в детский сад. Тетка Галина осталась в Гнилушке — мстительно дожидаться кончины Карпа Михайловича, клятвенно обещавшего лишить ее наследства, если она наперекор его воле выйдет за своего майора.

Ясли-сад был круглосуточный, и забирали их оттуда только по выходным. Чаще приходил Савелий — вот тогда бывал праздник с пряниками, чаепитием и игрой в прятки. Несмотря на все опасения, дети практически не болели, и лишь тогда, когда Александра уже пошла в школу, на Валентина свалилась загадочная аллергия. Неделями у него был заложен нос, опухало горло, а тело там и сям покрывалось островками мокрой сыпи. Грешили на пыльную осень, еще на что-то, но так или иначе мальчишку пришлось забрать из садика. В доме появилась приходящая нянька. Отец, не стесняясь детей, спал с ней, она же на короткое время заставила Смагина отказаться от алкоголя.

Это была молчаливая, очень добрая женщина средних лет, работавшая медсестрой в туберкулезном диспансере до тех пор, пока у нее не началось странное недомогание: внезапно начинали ходить ходуном пальцы рук, да так, что не только шприц, но и ложку не удержать. Приступ прекращался неожиданно, как и начинался. На глазах Александры это случалось всего несколько раз; потом няня быстро успокаивалась и, смущенно улыбаясь, бралась за домашние дела. Она покупала продукты, убирала, готовила на всех, занималась детьми, а на ночь возвращалась домой, где ее ждали муж и двое сыновей-подростков. Она верой и правдой служила Смагиным, пока Валик не пошел в первый класс.

А теперь Александра даже не помнила ее имени. Только какие-то разговоры: на их бесчисленные вопросы няня отвечала довольно скупо, вряд ли она была из образованных, существовала лишь одна тема, которая ее волновала: болезни и их лечение. Тут уж Александра наслушалась такого, чего по телевизору не услышишь, — о травах, о знахарях, костоправах и прочей всячине.

Валентина медицина, само собой, не занимала, он все косил глазом за окно — побыстрее бы закончились все непонятные разговоры и — гулять…

Савелий окончил курс с отличием, нацепил новехонький мундир с погонами старшего лейтенанта, а вскоре получил назначение и уехал. Медсестру ненадолго сменила молоденькая, с золотистыми кудряшками Вероника, работавшая в отделе кадров все в том же училище. Но с тех пор, как она появилась в доме, их с братом жизнь превратилась в сущий ад. Пока отец с Вероникой выясняли отношения, Александра научилась варить супы и каши, жарить картошку и яичницу, стирать и выкручивать тяжеленное постельное белье, стоять в очередях. Однако с брата она по-прежнему не спускала глаз. Даже в школе на переменах. Наконец Вероника не выдержала и со скандалом ушла, и еще довольно долго они жили только втроем.

Теперь Александра была полноправной хозяйкой в доме, и в этом ей помогал опыт всех женщин, которых она знала. Так продолжалось, пока не умер отец.

Она мечтала стать кардиохирургом, однако в институт без связей было не пробиться, несмотря на то, что учеба давалась ей легко. Это она понимала и после восьмого класса пошла в медицинское училище. Поступила без всяких усилий и чьей-либо помощи. Там у нее появились подружки и приятели, она научилась курить и огрызаться матерком, но дом всегда оставался вне этого контекста. Рука у Александры оказалась легкая, талантливая, память хищная, педагоги ее хвалили за преданность будущей профессии.

Она уже кое-что умела и многое знала, однако когда у отца случился острый сердечный приступ, и пальцем не пошевелила.

Ей было семнадцать, Валентину на пять лет меньше. В тот сумрачный дождливый вечер она сидела за столом в кухне, равнодушно наблюдая, как Максим Карпович неопрятно жует макароны с сыром, то и дело прикладываясь к бутылке с красным крепленым. Просто ждала, пока он насытится и уйдет к себе, чтобы вымыть посуду, протереть стол и разложить учебники. Завтра зачет.

Когда раздался внезапный грохот, она вздрогнула — на пол упала пустая бутылка, и перед ее глазами запрыгало багровое лицо отца с кривым мокрым ртом, жадно хватающим воздух.

— Плохо мне, — засипел он. — Воды дай… сделай что-нибудь… позови… Я тебя прошу!..

— Убийца, — она выпрямилась, глядя в упор. — Ты хоть раз о нашей матери вспомнил за эти годы?

— Не сметь, Сашка! — отец задохнулся, пальцы с посиневшими ногтями судорожно заскребли по клеенке. — Т-ты…

Он