Когда руки у меня перестали трястись, я переписала несколько документов в общую тетрадь отчетов и взялась сочинять письмо отцу – надо было поделиться новостями. Я поведала ему о великолепном бале и в последнюю минуту решила ничего не сообщать об индиго. Потом обязательно сообщу, но не сейчас – у меня не было уверенности, что он не отдаст под заклад еще и плантацию Гарден-Хилл под влиянием порыва, поэтому я написала лишь, что краситель еще не просох. Это была полуправда, но хоть что-то.

Сон был как беспросветная тьма, без видений, которые могли бы развеять ненадолго мои тревоги, и когда я проснулась в бледном свете утра, знание о катастрофе с индиго неподъемным бременем обрушилось на меня.

– Мисс Лиза! – донесся с порога тихий голос Эсси, и я повернула голову, лежа в кровати. – Вставай, дитя, Эсси пришла помогать.

– Спасибо. – У меня защемило сердце. Хотелось попросить ее, чтобы она меня обняла. Хотелось вскарабкаться к ней на колени, как я делала в детстве.

– Шторм был жуткий. И новый на подходе. – Она покачала головой и поохала сочувственно: – Тебя ждут испытания. В небе появился огненный шар, перед тем как все утихло.

– Еще твоих зловещих предсказаний мне не хватало, Эсси, – сердито буркнула я. – И так умираю от безнадеги.

Безнадега – это еще мягко сказано. Я была сокрушена и раздавлена потерей индиго настолько, что чувствовала желание весь день проваляться в постели лицом к стене. Желание, настолько нехарактерное для меня и пугающее, что я немедленно заставила себя встать. Одеваясь, я все еще чувствовала холод, пронизывавший меня до костей.

– Давай сегодня зажжем огонь во всех очагах, Эсси, дом выстужен насквозь… А хижины? – спохватилась я. – Хижины устояли против непогоды?

– Да, Квош их подлатал на совесть по твоему указанию. Там сухо и тепло.

– Ох, как хорошо…

Вчерашний разговор с Кромвелем, вернее, некоторые его слова не давали мне покоя, помимо прочих тревог. Надо было потолковать с ним еще раз и выяснить всю подоплеку. В глубине души я чувствовала, что это он был главным виновником саботажа и что я не вправе осуждать Бена, который пожертвовал моим индиго ради своей свободы. Однако в том, что обещанная ему Кромвелем свобода – обман, я была права, и у меня сжималось сердце при мысли, как эта жестокая истина может ранить Бена.

Кромвеля я отыскала в столовой за завтраком. Он сидел за столом с таким напыщенным видом, что мне сразу захотелось запустить в него серебряным канделябром.

Когда я вошла, Кромвель встал:

– Доброе утро.

– Доброе ли? – отозвалась я.

– Возможно, подобреет после нашей беседы. Мы так и не обсудили мое вчерашнее предложение.

Я выбрала себе на завтрак теплый ромашковый чай, кукурузную лепешку и мед.

– Зачем же я стану обсуждать ваши нелепые прихоти? Мне казалось, вы уже достаточно сделали, чтобы мой ответ был ясен.

Я села, и он последовал моему примеру.

– Что ж, понимаю, как это должно выглядеть в ваших глазах, мисс Лукас. Вероятно, для начала мне стоит извиниться за то, при каких обстоятельствах это предложение было сделано. Однако… я думал, что, не добившись успеха в производстве индиго, вы будете более склонны принять мою руку и сердце.

Я воззрилась на него, забыв о своем завтраке. И расхохоталась. А что мне еще было делать? Человек, сидевший передо мной, только что заявил, что он растоптал мою мечту ради того, чтобы на мне жениться. Какой абсурд! Ну разве не смехотворна уверенность мужчин в том, что я буду невероятно благодарна любому, кто согласится избавить меня от бремени одиночества? И в любом случае его предложение не могло быть серьезным – я ему даже не нравилась, и прежде всего не нравились мои амбиции.

Кромвеля мой приступ веселья поверг в замешательство, щеки у него вспыхнули.

– О, – простонала я, отсмеявшись, но сразу, едва я окончательно осознала суть того, в чем он признался, на меня накатил истерический приступ паники, и я снова расхохоталась, уже со слезами на глазах. Меня охватило какое-то безумие, я смеялась и смеялась до тех пор, пока горячие слезы не хлынули по моим щекам. – Вы думали, что… – прохрипела я, – что, потерпев неудачу с индиго, я выйду за вас замуж?

Лицо Кромвеля исказилось от ярости. Это было лицо глубоко оскорбленного мужчины.

– С какой стати, господи боже?! – договорила я.

Почему он решил, что неудача бросит меня в его объятия? Что может привлечь меня в нем? И что может привлечь его во мне? Как только ему в голову пришло, что я соглашусь стать женой человека, который заставил моего лучшего друга погубить дело, имеющее для меня чрезвычайную важность?

Мой смех перешел в порывистые всхлипы, когда я вспомнила слова маменьки о том, что нам надо вернуться на острова.

Наш с ней разговор на обратном пути из Чарльз-Тауна после бала внезапно обрел новый и крайне неприятный смысл. У меня тотчас закружилась голова – даже пришлось опереться на стол.

– Моя мать пообещала отдать меня вам в жены в обмен на саботаж, чтобы мы могли вернуться на острова?

– Вы были бонусом в этой сделке, – сказал Кромвель.

«Значит, это правда? – ужаснулась я. – Ради возможности уехать в Вест-Индию маменька продала меня этому… этому…» У меня лоб покрылся испариной, а по спине пробежал холодок. Предательство матери еще одним камнем упало в мешок с мертвым грузом, болтавшийся у меня на шее и не дававший вздохнуть.

Следующие вдох и выдох воистину дались мне тяжело.

Кромвель же лишь пожал плечами:

– Так, небольшая компенсация за потерянное здесь время – дочь будущего губернатора Антигуа, чем черт не шутит. Однако при ближайшем рассмотрении, учитывая ваше презрение ко мне, я предпочту от этого бонуса отказаться.

«Какое облегчение для нас обоих!» – прокомментировала я про себя.

При мысли о том, что этот жестокий и надменный господин может стать спутником моей жизни до конца дней, что придется терпеть его прикосновения, вынашивать его потомство и покоряться его воле, мне показалось, что я жую не кукурузную лепешку, а пригоршню измельченных устричных раковин.

– Но если я была всего лишь бонусом, каков главный приз?

– Для девицы, так старательно играющей роль хозяйки плантации, вы, по-моему, слишком наивны. Я думал, вы умнее.

Оскорбление и этот снисходительный тон, к которому я уже привыкла, на меня не подействовали. Кромвель всего лишь пытался таким образом врачевать свою раненую гордость, как водится у мужчин.

– Помните,