Кто это сделал? Какой мотив мог быть у одного и у другого?

Того сказал, что видел, как они ругаются. Единственное, что могло меня сейчас утешить – это предположение, что Бен пытался помешать Кромвелю испортить индиго.

Первый сейчас неловко переминался с ноги на ногу, как будто ждал, что второй что-нибудь скажет.

Почему Бен сделал недостаточно для того, чтобы помешать Кромвелю? Я знала ответ. Один только спор с хозяином мог закончиться для него наказанием кнутом, а то и худшей карой. Нельзя было его осуждать за бездействие. Но я осуждала. Ведь Бен пообещал мне, что все будет хорошо. Он дал слово.

В конце концов я остановила взгляд на Кромвеле:

– Итак?

– Я уже говорил, что попытался разобраться в произошедшем… – Он откашлялся.

Я сделала глубокий вдох и помассировала пальцами виски, стараясь успокоиться – сердце неистово колотилось, хотя буря эмоций улеглась.

– В чем я должна вас обвинить? В том, что вы намеренно ввели меня в заблуждение и саботировали производство красителя? Или в том, что вы вовсе не являетесь мастером индиго, каковым мне представились? Человек, действительно сведущий в этом деле, не совершил бы столь непростительной ошибки.

Кромвель побагровел:

– Как вы смеете так со мной разговаривать? За подобную дерзость можно получить хорошую трепку. Будь вы моей женой…

Я расхохоталась:

– Вашей женой?!

Кромвель скрипнул зубами. И похоже, решил сменить тактику:

– Ладно, неважно. Меня интересует, кто все-таки испортил раствор. – Он вопросительно вскинул бровь.

Я ощущала исходившее от Бена волнение и повернулась к нему. Он вздрогнул, когда наши взгляды встретились.

– Почему бы вам не спросить Бена напрямую, что произошло? Это была его ошибка, – вкрадчиво добавил Кромвель.

Удары сердца оглушительно загремели у меня в ушах. Промокшее под дождем платье еще не высохло, и, несмотря на огонь в камине, я не могла полностью согреться, но холод, пробиравший меня до костей, имел совсем другую природу.

Нет, только не Бен. Не Бен! В наших с ним отношениях не могло быть предательства. Бен сказал, что поможет мне, что у нас все получится. Как он мог допустить ошибку?

Я наконец осознала, что мы с Беном уже давно стоим и смотрим друг на друга. Наши взгляды так крепко сплелись, что я не могла отвести глаза, и меня уже не заботило, что мы не одни. Мой успех должен был стать и успехом Бена. Моя неудача – неудачей Бена. В этом у меня не было сомнений. Он мог сказать что угодно в присутствии Кромвеля, но я прочла правду в его глазах.

Наша дружба стала единением двух родственных душ, которые встретились под сенью деревьев на плантации сахарного тростника, когда наши сердца были чисты.

– Бен! – взмолилась я, делая шаг к нему и отчаянно пытаясь отыскать в его глазах намек на то, что он лжет, чтобы выгородить своего хозяина. – Ты это сделал?

– Да, – ответил он без колебаний.

Эсси прижала руку ко рту, словно поверила ему.

– Повтори.

– Да. Я, – твердо сказал Бен.

– Мне нужно поговорить с ним наедине, – бросила я в пространство.

Кромвель фыркнул:

– Это еще зачем? Грязный ублюдок уже признался.

Я рванулась вперед, схватила Бена за руку и вывела его из кабинета в холл, а затем захлопнула за нами дверь. Бен хранил молчание, сводившее меня с ума. Он не сопротивлялся, иначе у меня, при моей субтильности и малом росте, не было бы шансов сдвинуть его с места.

Здесь, в холле, у нас было еще меньше защиты от чужих глаз и ушей, чем в кабинете, – маменька могла подслушать нас в любой момент, – поэтому я увлекла Бена за собой к входной двери и дальше – на открытую веранду, в объятия неистовых ветров. Ураганный порыв тотчас выбил воздух у меня из легких и разметал волосы.

– Пожалуйста, Бен! – кое-как вымолвила я. – Мне нужно знать, действительно ли ты что-то сделал с индиго. Я знаю, что в присутствии Кромвеля ты скажешь любую ложь. – Меня трясло от холода, и голос дрожал в унисон с телом. – Пожалуйста, скажи, что ты пытался помочь мне. Прошу тебя! У меня сердце разрывается при мысли, что ты мог так со мной поступить. Я знаю, что это не может быть правдой. Скажи мне, как все было на самом деле, только мне, а с Кромвелем я сама разберусь.

Я старалась совладать с собой, но дыхание мое было прерывистым и тяжелым. Ветер задувал потоки дождя под навес веранды – мы промокли.

– Заклинаю тебя памятью твоей бабушки, – не отступалась я, – ответь мне честно!

Глаза цвета темного шоколада обратили взор на меня, и я увидела в них муку мученическую.

– Господи, Бен, пожалуйста, скажи, что ты не предал меня!

– Я… – Он сглотнул. – Я хочу быть свободным.

Из самых глубин моего естества вырвался стон.

– Значит, ты совершил саботаж взамен на обещание свободы?

Бен не ответил – стоял, безвольно опустив руки.

– Сколько раз он обещал тебе свободу? Ответь! Сколько раз?

Это гробовое молчание выводило меня из себя.

– Он никогда не освободит тебя! – закричала я Бену в лицо. – Ты ему нужен! Он ничто без тебя! Однажды ты назвал меня трусихой, но единственный трус, которого я знаю, сейчас стоит прямо передо мной!

– Я… – Бен заговорил сквозь стиснутые зубы, словно преодолевая боль или не позволяя себе произнести нужные слова. Теперь он смотрел не в глаза, а на мои губы. Его лицо было всего в нескольких дюймах от моего. – Я должен быть свободным, – сказал он.

– Я тоже, – сдавленно проговорила я и увидела, как в его глазах отразилась теперь уже моя собственная боль. – Ты был ближе к свободе, чем когда-либо была я. Я тоже хочу быть свободной. А ты… – Слезы скользнули по моим озябшим, мокрым от дождя щекам, как раскаленные лезвия. – Ты, Бенуа Фортюне, только что отнял у меня шанс на свободу.

34

Я не смогла взглянуть Кромвелю в лицо, когда вернулась в дом. Позвала Мэри-Энн, попросила нагреть мне кирпичи для постели и прислать Эсси, чтобы помогла переодеться в сухое. Тяжелое от воды, вымокшее насквозь дорожное платье я сняла сама, и подоспевшая Эсси помогла мне расчесать и высушить волосы. Понадобилось несколько часов, чтобы унялась дрожь во всем теле – я не знала, от чего меня так трясет: от холода или от бури чувств. Эсси сделала мне отвар из трав – думала, я подхватила простуду, – и принесла кусочек сахара, велев положить его