Шрифт:
Закладка:
Святой Иоанн Златоуст[236] написал ряд трудов, затрагивающих эту тему. Среди них «Восемь слов на Книгу Бытия» и «Беседы на Книгу Бытия». «Бесед» оказалось целых 67 – судя по контексту, это записи реальных проповедей, которые Иоанн произносил перед своей паствой. Правда, несмотря на название, значительную часть времени проповедник уделял не библейской истории, а нравственному назиданию аудитории. Так, в день, когда он узнал, что его слушатели «сами отдались в сети дьявола», а именно «все побежали на сатанинское то позорище, когда случились конские скачки», – ему было уже не до Книги Бытия. Ведь «одно (смотрение на) состязания коней может причинить душе немало вреда». Хуже того, на ристалище «можно видеть не только бегающих коней, но и слышать крики, богохульства и бездну неприличных слов; там являются перед всеми и непотребные женщины, и женоподобные юноши»{845}… В этот скорбный для проповедника день он говорил о конских бегах значительно больше и вдохновеннее, чем о деяниях Творца. Подобные отвлечения от темы случались с ним нередко. И все же из текстов «Бесед…» и «Восьми слов…» можно вынести достаточно четкое представление о том, как рисовались знаменитому оратору первые шесть дней творения.
Златоуст неоднократно обличает тех, кто сомневается в деяниях Творца: «Что может быть жальче и безумнее людей, которые дерзают утверждать, будто все сущее произошло само собой…»{846} При этом он весьма яростно отстаивает точку зрения, согласно которой до начала творения ничего не существовало. Опережая оппонентов, он говорит: «Но как, скажут, могло что-либо произойти из несуществующего? А ты скажи мне, как может произойти что-либо из существующего?»{847} В этом вопросе Златоуст расходится со своим старшим современником, столь же знаменитым святым Василием Великим[237], писавшим: «Было нечто, как вероятно, и прежде сего мира, но cиe хотя и постижимо для нашего разумения, однако же не введено в повествование, как несоответствующее силам новообучаемых и младенцев разумом. Еще ранее бытия мира было некоторое состояние, приличное премирным Силам, превысшее времени, вечное, присно продолжающееся. В нем-то Творец и Зиждитель всяческих совершил создания…»{848}
Эти два богослова не согласны друг с другом и в вопросе о количестве небес. Златоуст уверяет, что небо одно. «Как же, скажешь, некоторые утверждают, что создано много небес? Они учат так не из Божественного Писания, но по собственным соображениям»{849}. Василий же предлагает исследовать вопрос: «Точно ли два неба?» – и склоняется к тому, что их может быть даже более двух. Он пишет: «Философствовавшие о небе согласились бы лучше лишиться языка, нежели признать cиe истинным. Ибо они предполагают, что небо одно и что нет естества, из которого могло бы произойти второе, третье и так далее небо, потому что вся сущность небесного тела, как они думают, издержана на составление одного неба. ‹…› А мы столько далеки от мысли не верить второму небу, что взыскуем и третьего неба, видеть которое удостоен был блаженный Павел (2 Кор. 12, 2). Псалом же, наименовывая небеса небес (Пс. 148, 4), подал мне мысль и о большем числе небес»{850}.
Поскольку оба богослова имели (и имеют) равный авторитет в христианском мире, вопрос о количестве небес, вероятно, остается открытым. Отметим, что сам он вырос из обсуждения того, что есть «твердь посреди воды», которая «отделяет… воду от воды»{851}, и можно ли считать ее вторым небом. Причем Златоуст, придерживаясь взглядов о единственности неба, предлагает вообще не обсуждать, что же такое вышеупомянутая твердь: «Бог повелел одним водам находиться под твердью, а другим над поверхностью тверди. Но, спросит кто-либо, что же такое твердь? Отвердевшая вода или сгустившийся воздух, или какое-нибудь другое вещество? Никто из благоразумных прямо решать это не станет»{852}.
Перейдем в стан благоразумных и оставим этот вопрос. Кстати, Василий Великий иногда тоже предпочитал отстраняться от спорных моментов. Так, он считает «предметами пустыми» рассуждения о форме Земли. Он без особого уважения отзывается о философах, которые «много рассуждали о форме земли, что она такое, шар ли, или цилиндр, или походит на кружок, со всех сторон одинаково обточенный, или на лоток, имеющий в средине впадину». Вообще говоря, в его время в цивилизованном мире давно уже победили представления о шарообразной Земле, вокруг которой вращаются в пространстве Солнце, Луна, планеты и звезды. Но Василия не интересует строение Вселенной: «…раб Божий Моисей не рассуждал о формах, не сказал, что окружность земли имеет сто восемьдесят тысяч стадий[238], не вымерил, насколько простирается в воздухе земная тень, когда солнце идет под землею, и как тень сия, падая на луну, производит затмения. Если умолчал он о не касающемся до нас, как о бесполезном, то неужели за cиe словеса Духа почту маловажнее объюродевшей мудрости? Не паче ли прославлю Того, Кто не затруднил ума нашего предметами пустыми, но устроил так, чтобы все было написано в назидание и усовершение душ наших?»{853}
Примерно так же подходит Василий и к вопросу о том, на чем держится Земля: «…согласимся ли, что земля висит сама на себе, или скажем, что она держится на воде, – в обоих случаях необходимо не отступать от благочестивого разумения и признавать, что все в совокупности содержится силою Творца. А потому и себе самим, и спрашивающим нас: на чем опирается этот огромный и несдержимый груз земли? – надобно отвечать: в руце Божией концы земли (Пс. 94.4). Эта мысль и для нас самая безопасная и для слушающих полезная»{854}.
Василий считал, что людей не к самому лучшему концу «приводят геометрия, арифметические способы, исследования о толщах и пресловутая астрономия – эта многопопечительная суета». Он пишет об ученых: «Но они, вымерившие расстояние звезд, описавшие звезды, всегда видимые: и северные, а также звезды, находящиеся на южном небе, и живущим там, под южным небом, видимые, а нам неизвестные, разделившие на тысячи частей и северную широту, и зодиакальный круг, с точностью наблюдавшие восхождение звезд, их стояния, склонения и общее движение к прежним местам, а также время, в какое каждая из планет совершает свой период, – они не нашли одного из всех способа, как уразуметь Бога, Творца вселенной и праведного Судию…»{855}
Подобные мысли посещали и младшего современника двух упомянутых богословов, Аврелия Августина, вошедшего в историю как «Блаженный». Он писал о людях, которые задумываются о движении светил: «…пусть эти, отпавшие от Отца, сущего на небесах, говорят о небе, что им вздумается; нам же непристойно тратить время на утонченные изыскания о расстояниях и величинах звезд»{856}.
Отметим, что не все христианские богословы столь равнодушно относились к вопросам космологии. У них имелись, например, разногласия по поводу формы Земли. Вообще говоря, ко времени возникновения христианства серьезные ученые давно пришли к выводу, что Земля – шар. Эта мысль была высказана в V веке до н. э., сформулирована и развита в первой половине IV века до н. э. Евдоксом Книдским и отражена в работах Платона и Аристотеля. Античные географы уже в IV веке до н. э. предполагали, что земной шар делится на ряд тепловых поясов: северный холодный, северный умеренный, центральный жаркий, южный умеренный и южный холодный. Считалось, что люди могут жить лишь в умеренных поясах, причем не только в северном, но и в южном – жителей Южного полушария называли антиподами. Античные географы определяли (причем с довольно большой точностью) размеры земного шара. Весь этот опыт был обобщен во II веке н. э. астрономом Клавдием Птолемеем. Поэтому мало-мальски образованные люди в первые века новой эры никаких сомнений по поводу шарообразности Земли не имели.
Но ранее в античной философии существовало представление о Земле как о более или менее плоском диске, восходящее к мифологическим источникам. В научной редакции оно было сформулировано в VI–V веках
