Макарович Семенов, который служил тогда секретарем директора, уговаривали меня, прежде чем подписать контракт, лично попросить Гедеонова об увеличении разовых… Крепко мне этого не хотелось, но наконец я решился, в надежде, что до того времени никогда ни о чем его не просил.

Перед тем днем, когда я намерен был явиться к директору, Семенов посоветовал мне прийти пораньше, пока никто еще не успел его рассердить. Случалось еще и такое обстоятельство: если его превосходительство накануне проигрывал в карты (что бывало с ним зачастую из-за его упрямства и настойчивости), то тут, говорят, к нему приступу не было.

Итак, на другой день, ровно в 9 часов утра, я уже был в канцелярии директора; Семенов сидел за своим столом и являлся уже к директору с докладом. Я осведомился у него, в каком расположении его превосходительство, и он отвечал мне:

– Ступай смело; сегодня он, кажется, встал с постели правою ногой.

И точно в это время послышалось из кабинета насвистывание какого-то балетного мотива, что, по замечанию близких к директору людей, означало доброе расположение духа.

Я собрался с духом и с приличною покорностью вошел в кабинет Гедеонова. Его превосходительство пил чай и небрежно рассматривал какие-то бумаги. Увидев меня, он с благосклонной улыбкой обратился ко мне:

– Здравствуй, Петр Андреевич, что скажешь?

Его благосклонность меня несколько приободрила, и я отвечал ему:

– Ваше превосходительство, я пришел к вам с покорною просьбой…

Слово «просьба» в одну секунду изменило физиономию Гедеонова. Он прихлебнул чай, потер свои бакенбарды и, не глядя на меня, спросил:

– О чем ты хочешь просить?

– Насчет моего контракта.

– Ну да, так что же? Разве тебе не прислали из конторы моего предписания?

– Прислали, ваше превосходительство.

– Теперь ты будешь получать поспектакльной платы вместо трех – пять рублей. Я надеюсь, ты доволен?

– Ваше превосходительство, мои сверстники по службе давно уже получают по восьми и даже по десяти рублей, а я работаю не менее их…

– Ну! Так! Вы ничем недовольны! Вам что ни назначь, всё мало! – вскрикнул он запальчиво.

От этой «любезности» меня что-то кольнуло в сердце, и легкая дрожь пробежала по спине. Я, ошеломленный, не мог вдруг собраться с силами и, помолчав немного, спросил его:

– За что же вы изволите сердиться, ваше превосходительство?

– А вот за то, что ты недоволен тем, что я тебе назначил, и смеешь требовать еще прибавки!

– Я не требую, а прошу вас!

– А я тебе не даю, и не только не даю, но не дам и того, что сперва назначил; оставайся на прежних трех рублях!

Я, не глядя в зеркало, чувствовал, что начинаю бледнеть.

Прошла минута тяжелого молчания.

– Чем же я заслужил на девятнадцатом году усердной службы такую немилость? – спросил я его наконец.

– А вот тем, что ты недоволен.

– Если это вас так раздражает, то я отступаюсь от моей просьбы и безропотно приму то, что вы уже мне назначили.

– А я тебе говорю, что не дам! Оставайся на прежнем положении, а если недоволен, то можешь подать в отставку!

– Ваше превосходительство, в будущем году я получу царскую пенсию за двадцатилетнюю мою службу. Я семьянин, у меня четверо детей, так если бы вы и вовсе отняли у меня поспектакльную плату, я и тогда бы не подал в отставку.

– Ну это твое дело; как знаешь, а я все-таки не дам тебе пяти рублей… Прощай.

Когда я рассказал Семенову о решении директора, он очень удивился и старался успокоить меня тем, что эта «превосходительная вспышка» зачастую не имеет никаких дурных последствий и дело, конечно, уладится в мою пользу. Но тут дело было не в трех или пяти рублях, а в незаслуженной обиде! Товарищи мои, которые узнали обо всем этом, также говорили мне, чтобы я не огорчался; что и с ними, при заключении новых контрактов, бывали такие истории; что с первого раза этот своенравный барин раскричится и откажет, а потом смилуется и даст то, что у него спросят; что не может быть, чтобы он решился отнять у меня прибавку, уже однажды им назначенную. Другие советовали мне сходить к нему вторично и снова попросить его… Но я был слишком горд для того, чтобы выканючивать себе вполне мною заслуженное.

Через неделю после этого происшествия потребовали меня в контору для подписания контракта. Я пришел туда, читаю контракт и вижу, что его превосходительство действительно «взмиловался» – контракт заключен был на три года: в первый год я оставлен на прежних трех рублях, на второй прибавлен один рубль, на третий – еще один. Я подписал контракт. Но его превосходительство не ограничился одною этою «милостью»: до этого времени, три года кряду, мне назначался бенефис в начале апреля, первый по открытии спектаклей после Пасхи, в пору довольно выгодную; но на этот раз мне назначили бенефис 19 мая, когда половина петербургских жителей перебирается на дачи. Вследствие этого в день моего бенефиса театр был пуст наполовину и на мою долю пришлось едва 600 рублей.

Итак, в эти два года, по милости его превосходительства, я не досчитался в моем домашнем бюджете по меньшей мере тысяч около двух, но зато его превосходительство своим поступком со мною доказал, что он тверд в своем слове и может, как говорится, выдержать характер…

Глава XIV

Когда управление московскими театрами после Загоскина присоединилось к петербургской дирекции, один из наших актеров пожелал перейти на московскую сцену. Но, зная слабую струну Гедеонова – постоянно почти отказывать в просьбах его подчиненных, – придумал хитрую штуку. С грустной физиономией он явился в кабинет к Александру Михайловичу.

– Что тебе надобно? – спросил директор.

– Ваше превосходительство, я слышал, что вы некоторых актеров желаете перевести в Москву.

– Да. Ну так что же?

– Мне говорили, что и я в том числе.

– Я не помню, может быть… А что же, разве ты не хочешь?

– Я бы попросил у вас дозволения здесь остаться.

– А вот за то, что ты пришел просить, ты и поедешь туда.

– Помилуйте, ваше превосходительство, у меня здесь родные, а в Москве нет никого даже знакомых!

– А мне какое дело! Если я назначил, тут разговаривать нечего.

– Как прикажете, конечно, я не смею ослушаться…

– Ты поедешь в Москву, я так хочу! А теперь мне некогда; убирайся!

Начальник был доволен, что поставил на своем, а подчиненный готов был прыгать от радости, что ему удалось поддеть на этот фортель его превосходительство.

Театральное училище, этот рассадник талантов, этот роскошный цветник, около которого порхало в то время столько блестящих