Шрифт:
Закладка:
Духи, вешайтесь, тоска!!!
Советская система всюду оказывала влияние на жизнь человека, но не было, наверное, сферы, более уничтожающей индивидуальность, чем армия. Согласно опросам, проведенным, правда, не в 1970‑е, а уже в перестроечное время, 43% респондентов поддержали мнение, согласно которому советская армия калечила юношей морально, а порой и физически. При этом 60% опрошенных считали, что в характерной для армии дедовщине виноваты в первую очередь командиры, допускающие насилие [Советский простой 1993: 107–109]. Подобное положение дел, естественно, не могло сложиться в контрактной армии, куда люди идут служить ради профессиональной карьеры и хорошего заработка, но в Советском Союзе ставка делалась именно на армию массовую, призывную.
А вот как описал армию известный командир, генерал-лейтенант Александр Лебедь: «Здесь могут обозвать собакой, / Отнять достоинство и честь, / Но мы, в душе послав всех на …, / Всегда спокойно скажем: „Есть!“» [Лебедь 1995: 39].
Для меня армейская жизнь ограничилась трехмесячными военными сборами. Поэтому сначала я вообще не планировал писать очерк о солдатской службе. Но во время работы над книгой внезапно обнаружился уникальный источник – письма из армии, которые посылал родителям в 1983–1985 годах петербургский историк и журналист Даниил Коцюбинский. Мне представляется, что по своему значению этот до сих пор не изданный источник [Коцюбинский, рукопись] о службе восьмидесятых сопоставим с дневниками Анатолия Черняева и Игоря Дедкова, а потому я (с любезного позволения автора) прибегну к обильному цитированию, лишь изредка прерываемому моими комментариями.
Вот самое первое знакомство с армией восемнадцатилетнего ленинградца: «Пишу из поезда, в котором странно воняет сортиром <…>. Нас, естественно, никто не кормит, но, как ни странно, еда у всех не кончается». Во время дальнейшей службы с едой дела обстояли уже не столь благополучно. «С 6 утра до 11 ночи я был в кухонном наряде <…>. Обглодал тайком косточку, которая, вообще-то, предназначалась в свинарник…» В дальнейшем письма подобных экстраординарных случаев не фиксируют, однако «жрать хочется, как в лагере», отмечает все же молодой солдат. И вот общий вывод о питании: «Солдатский общепит – это параша. Все вареное, водянистое, несоленое. Жареная – только рыба, которую противно даже видеть». А вот вывод частный: «Хочу вам пожаловаться на наш хлеб (черный). Это хуже отрубей. Жуешь – как будто воздух с дурным привкусом. Как это я не ценил наш хлебушек за 14 коп.?» Замечу попутно, что у меня на военных сборах хлеб был обычный, вкусный, с псковского хлебозавода (сам его однажды привозил), и голода я никогда не испытывал, но в целом питание было «кашеобразное»: набить желудок, и только.
Не менее яркие впечатления производит воровство. В одном из первых же писем отмечается: «У меня стибрили: 1) бритву и К°, 2) конверты и К°, 3) голубой свитер (его просто сняли с меня в туалете). Правда, выдали нам форму, но мне сдается, что в ней еще в 907 г. ходили на Царьград». Чуть позже процесс получил развитие: «На каждом углу стоят пачки „дедов“, которые допрашивают тебя на предмет денег и курева. Особенно не повезло джинсатым: они в один миг оказались в каких-то портках защитного цвета, и их же укорял майор за то, что они отдали штаны». «Затем какой-то „южный“ отдубасил моего соседа, требуя денег, но тот не дал. Затем сквозь сон я видел, как он рылся в моей сумке, но, видно, ничего не нашел. Хотя у меня пропали катушка и ручка». Понятно, что в контрактной армии с хорошими заработками подобного мелкого воровства быть не может, но призывная армия фактически вынуждала солдат поживиться всем, что плохо лежит.
Поначалу воровство шокирует новичка. Но со временем армейский образ жизни затягивает, по всей видимости, каждого, кто хочет, так или иначе, выжить. В одном письме читаем:
Как-то начальство решило искоренить воровство путем ликвидации наших «лишних» вещей; все их снесли в сушилку, чтобы каждый забрал, что ему надо оттуда, а остальное выбросил. Так вот до чего я дошел: увидел, что в сушилке валяется пачка бритв, и взял ее. Но это не единственное: я еще вытащил из чьего-то мешка конверт и бумагу, на которой теперь вам пишу <…>. А в столовой я украл банку консервов и брикет яблочного киселя, а еще регулярно ворую кусочки сахара и мяса, если удается.
Вскоре после этого грустного признания следует философский вывод:
Раньше я думал, что в армии, как и в жизни: скоты – скоты, а порядочные – порядочные. Это не так. Здесь все скоты. Даже те, кто на гражданке был бы добрым малым. Это адская машина; она сперва выбивает из человека человеческое, а затем забивает в него нечеловеческое. Здесь грабеж – это обычное дело, законное; мат – единственно признаваемый язык (вплоть до генералов). Сперва ты – червь. Из этого червя должен вырасти змей. «Деды» так и говорят: сейчас мы вас, а потом вы их. Все время вспоминаю страницы Швейка… Лучше про армию не напишешь. Среди молодых лейтенантиков есть человеческие лица, но на них начертана такая смертельная тоска, что их мне жаль больше, чем себя.
А позже следует совсем печальное: «Я с отвращением обнаруживаю в себе необоримую любовь к любому начальству или „деду“, которую стараюсь подавить».
Дедовщина – особый вопрос. В контрактной армии ее широкое распространение маловероятно, но в призывной она доминирует. Впечатляют методы «воспитания» молодых солдат, к которым прибегают старослужащие. Вот один из способов: «Слишком много здесь южных народностей; они любят шутить и воспитывать. Шутят они щелбанами, воспитывают поджопниками». А вот другой: «Вчера ночью пьяные сержанты (а может, и трезвые) устроили в 3 ч. подъем для 16 человек и погнали чистить сортир». Есть и третий: «Только что я прошел по коридору, и какой-то сержант-сука стал затягивать мне ремень (это делается из расчета, чтобы ремень плотно охватывал голову: диаметр получается довольно узкий). Т. о. очень любят долбить молодых». Четвертый: «Вошел сержант и за то, что мы не приветствовали его вставанием, командовал „встать-сесть“, пока у него голос не охрип». Наконец, пятый – самый «остроумный»:
Замкомвзвода, который получает письма на весь взвод в канцелярии, не отдает их, пока адресат не отожмется 30 раз <…>. Хорошо, что пока со мной не проделывали еще
