Миша! — крикнула сзади дочь. А я стал серьезно опасаться за Головина — с таким лицом среди здоровых делать нечего. Он вертел башкой, переводя взгляд тревожно блестящих глаз неожиданного размаха с Ани на меня и обратно.

— Здравствуй, княжна, здравствуй! Маша тебе привет передает и в гости приглашает, приедешь? — голос Второва так и лучился благостью, дружелюбием и душевным теплом. Отчего тревожил необычайно и начинал очень напрягать. Чего ради он сразу зашёл с таких козырей?

Аня сложила ладошки перед грудью и состроила умоляющую рожицу. Раньше я бы умилился и растрогался. Но в данный конкретный момент я думал о темной кладовке для парадного металлоискателя и трех его живых аксессуаров. Внутренний скептик прикидывал высоту заборов и глубину подвалов дома у фигуры такого масштаба, как мощный старик. Реалист молчал, не успевая продумывать варианты. И лишь фаталист попытался вселить спокойствие, но в своем духе, фразой: «А-а, один хрен либо пристрелят, либо овчарки порвут!». Словом, не успокоил ни грамма.

Я хмуро посмотрел на дочь и качнул головой из стороны в сторону. Расстроилась, хотя и не заплакала. Но близко. Это тоже не прибавило ни благодушия, ни миролюбия, ни здравомыслия, видимо.

— Огромное спасибо за приглашение, Михаил Иванович, но, к не менее огромному сожалению вынужден отказаться. Родственники приезжают, нужно встретить, накормить, спать уложить — семья, сами понимаете, — нет, тут такая простая «двоечка» точно не годится, но придумать другую я, увы, не успел.

— Ты уверен, Дима? Я могу пригласить всю семью, — в голосе пока не было стали, обсидиана и прочих угрожающих вещей, скорее снова сочувствие, как к деревенскому дурачку. Хорошо, ох, как хорошо, что он не сказал: «Буду рад вас видеть», тут отказ был бы прямым хамством. Хамить Второву, полагаю, не хотел бы никто. Это перебор даже для нечаянных богачей.

— Прошу извинить меня, Михаил Иванович, но действительно никак не смогу, в ближайшую пару-тройку дней точно. Если Ваше щедрое приглашение сохранит силу, — Головин вмазал себе ладонью по лбу аж со звоном, — и Маша не передумает звать Аню в гости — мы с радостью приедем в другой раз.

Пауза держалась, пожалуй, секунды три.

— Хорошо, Дима, не буду настаивать, — ох, как тревожно это прозвучало. — Семья — это святое, конечно. Надеюсь, ты снова знаешь, что делаешь. Звони, если что. Удачи! — и мощный старик завершил вызов, как будто в спину перекрестил.

— От ты оле-е-ень, Волков, — протяжно выдохнул Тёма в тишине, навалившейся на салон Раджи, стоило только отключиться Второву.

— Ты чего, дядя Тёма? Волки оленями не бывают! — удивленно отреагировала Аня. Эх, мне бы её уверенность.

Возле дома было оживленно. Стояли два одинаковых двухсотых, в окружении ребят со знакомыми шевронами. С двух сторон от въездного шлагбаума за стенами притаились давешние «Тигры» с пулеметами над кабинами. Сам шлагбаум ненавязчиво дополняли два бетонных блока на какой-то длинной тележке с колесами, как у маленького трамвайчика или крошечной электричечки. А я ещё, помню, злился на непонятную тогда пару рельсов, едва-едва поднимавшихся над идеально ровным асфальтом поселка, регулярно легонько пинавших меня под зад при каждом переезде через них. А тут, оказывается, всё строго функционально, по-военному.

Головин выскочил из машины возле поста охраны, едва заметив Василия Васильевича, и направился к нему чуть ли не строевым шагом. Слышно почти не было, но, судя по картинке, происходило боевое слаживание и обсуждение поставленной задачи, при которых одна из беседующих сторон регулярно выхватывала от второй, явно более авторитетной, пару армейских ласковых. Я про себя порадовался за звукоизоляцию Раджи. Не будь ее — вокабуляр Анюты изрядно обогатился бы, а мне пришлось очень потрудиться, объясняя значение тех или иных идиоматических выражений.

Возле детской площадки, от ворот не видимый совершенно, стоял головинский Буцефал. Как можно было спрятать на практически голом месте ярко-красный броневик — я не имел ни малейшего представления. Но вот поди ж ты. Наверное, контуры и цвета ярких домиков и прочих лазилок удачно сочетались с окраской и очертаниями. Как бы то ни было, «бардак» стоял, облепленный детьми, и их, мягко говоря, не вполне довольными мамами. Двое парней в форме «Приключенцев», наверное, экипаж, мехвод и стрелок, подсаживали ребятишек на броню, увлеченно что-то им рассказывая.

Я поставил Раджу на место, взял Аню на руки, махнул Наде и Антошке следовать за собой, и пошел быстрым шагом к дому. Мои засеменили следом. Закрыв дверь, сделав над собой заметное усилие, чтобы не запереть её на все замки, зашёл в кухню, сел за стол цвета подводного царства и глубоко выдохнул. Пришла пора собираться с мыслями.

— Надюш, поставь, родная, чайник. Много надо будет, и крепкого. Антон, принеси из своей комнаты карту, у тебя была, физическая которая, где горы желтые, а равнины зелёные. Аня, с тебя цветные карандаши и вот столько бумаги, — я показал между пальцами зазор миллиметров пять.

Дочь рванула в свою комнату, едва не вылетев из любимых тапочек с собачками. Сын пошел, сохраняя вид гордый и независимый, и отчасти недовольный, что его вынуждают отвлекаться от по-настоящему важных дел, типа прокрутки лент в соцсетях. Надя уже поставила чайник, подошла и положила на стол пяток некрупных картофелин, мытых, но не чищенных.

— Ну ты же думу думать будешь, — ответила она на мой немой вопрос по поводу корнеплодов. — и план планировать? Как же без картошки?

В такие минуты я точно и явственно осознавал, как же мне повезло с женой. Когда у вас одни шутки на двоих — это непередаваемо сближает и роднит, кто бы что ни говорил. Значительно хуже было то, что я сегодня испытывал серьезные проблемы с чувством юмора, раз даже эту бессмертную сцену из «Чапаева» не понял.

— Тебе бы поспать, мой мальчик, у тебя под глазами тени, — продолжила она добивать меня «нашими» цитатами. Но военно-полевую жену генерала Чарноты я уже узнал, видимо, начало отпускать немного. Мы когда-то давно смотрели вместе этот великолепный фильм. Но книга, как обычно, несоизмеримо лучше, при всем моем глубоком уважении к трогательному Баталову, великому Евстигнееву, харизматично-блестящему Ульянову и отчаянно страшному в роли Хлудова Дворжецкому.

— Я — Вечный Жид отныне, Надежда. Я — Агасфер. Черт я собачий. Летучий я голландец, — проговорил я, притянув правой рукой к себе жену и уткнувшись такой тяжелой головой ей в бок.

— Чарнота, купи себе штаны! — с улыбкой сказала жена, гладя