— Я могу остаться и присмотреть, — подала голос мама. В части помочь кому-нибудь, кроме себя самой, ей не было равных.

— По пунктам: не уезжаем, а улетаем, как только супер-мозг Артёма родит нам маршрут, — Головин даже не кивнул, настолько был занят с картой и смартфоном. — Дом и цветы будут содержать в полном порядке специально обученные люди. Мама, вы с Петькой летите с нами, это не обсуждается. — Брат явно хотел что-то возразить, но передумал. Склонил голову к Антону, и они зашептались о чем-то, причем сын что-то показал в телефоне, от чего у брата округлились глаза.

— Дим, а про военный борт ты прям удачно придумал, — проговорил Тёма, возвращаясь в реальность. — Смотри, у меня дружок старинный под Читой служит. Часть стоит в таких… — он посмотрел на Аню и красиво скорректировал эпитет, — Апеннинах, что нарочно не найдешь. И никто не найдет. Вообще.

— Так-так-так, продолжай, уже интересно, — насторожился я. Внутренний реалист мечтательно вспомнил песни забайкальских казаков и чудесную книжку «Даурия», которой я зачитывался в детстве.

— Сегодня как раз туда к ним борт уходит. Бизнес-класс не обещаю, он в семьдесят шестом Ильюшине не предусмотрен конструктивно, но билеты достать уже пробую.

— Исключительный ты человек, Тёма! — и я хлопнул его по подставленной правой ладони. — Нам с собой нужен сухпай на неделю-две, аптечка хорошая, и от хищных зверей чего-нибудь. Если там водоем рядом — для рыбалки тоже. Или хотя бы лески бобину, дальше сам разберусь, — начал было я умничать, но был деликатно остановлен профессионалом.

— Волков, не учи… баушку щи варить! «В жизни у каждого свой путь», не ты ли чеченам втирал недавно? Один влипает в каждый первый блудняк и создает головняки на ровном месте приличным людям, другой его вежливо и аккуратно за ручку оттуда выводит. В этом есть порядок и гармония, — красиво подвёл он к моей же фразе из памятного горского ресторана.

— И-де-аль-но! — засмеялся я. Серега подхватил, и мы заржали хором. Без улыбок, со сплошным недоумением на лицах, остались сидеть только Антон, мама и брат — они ничего не знали про эту историю.

Поздним вечером на строго охраняемую территорию закрытого квартала въехали четыре Фольксвагена Каравеллы защитного цвета, с наглухо тонированными стеклами в салоне. За рулями сидели совершенно одинакового вида парни в балаклавах и черных городских камуфляжах. Мы с семьей неторопливо вышли во двор, загрузили в один из минивэнов пожитки и уселись сами. Колонна выехала за шлагбаум через минут десять после полной погрузки. Бетонных блоков на рельсах, «Тигров» с пулеметами и Буцефала на улочках квартала к тому времени уже не было.

На улице, названной в честь литовской идейной поэтессы Саломеи Нерис, машины разъехались в разные стороны: две на МКАД, две в сторону центра, некоторое время неспешно покружив по улицам. Через некоторое время они встретились снова у въезда на подземную парковку торгового центра на Сходненской. Только их было уже шесть.

Под шипяще-свистяще-трещащий радиоперехват с нервными криками на лезгинском, вероятно, языке, через четверть часа с другой стороны парковки из поднявшихся секционных ворот, из-за пластиковых красно-белых шлагбаумов, машины поднялись на поверхность. Боец в маске перекрыл движение по Химкинскому бульвару перед выездом, и на улицу они выехали разом, не уступая дороги, как того требовал знак — белый треугольник с красным ободком, висевший справа носом вниз. У стоящего за знаком «регулировщика» в черном был очевидный приоритет. С глушителем. Без помех микроавтобусы поднялись из-под земли и заняли обе полосы бульвара в сторону улицы Свободы. Все темно-зеленые и тонированные. На одинаковых штампованных дисках. На совершенно равной высоте от земли, говорящей об одинаковой загрузке каждого минивэна. С совершенно неотличимыми водителями в балаклавах. И на абсолютно одинаковых «военных» черно-белых номерах. И было их ровно двадцать две штуки.

Треск и шипение в радиоперехвате резко перешли в истерический вой, перемежаемый редкими лающими командами. На Головина, слушавшего радиоволну противника, было приятно смотреть.

На перекрестке с улицей Свободы половина машин ушла налево, в сторону МКАД, вторая половина — направо, в сторону Волоколамского шоссе. На крупных и не очень пересечениях от групп отходило по одной машине. Карта на планшете Артёма показывала двадцать две зеленых точки, быстро расползавшихся по Москве в разные стороны, как тараканы, когда на старой кухне включили свет. Вой и крики в эфире не затихали ни на минуту.

На выехавший через час с парковки торгового центра тонированный Прадо с тверскими, шестьдесят девятыми номерами, никто не обратил ни малейшего внимания. В семиместном салоне сзади на откидных, но вполне удобных, креслах сидели Антон с Петей, на диване — мама, Надя и Аня. Их за тонировкой видно не было абсолютно. На пассажирском сидении я в дурацкой кепке и парике успешно делал вид, что совершенно не волнуюсь. За штурвалом гордо восседал донельзя довольный собой Головин в очках на полморды, фальшивой бороде и капитанской фуражке, как у Самвела Врунгеляна. Наши мешки и чемоданы уехали гораздо раньше на очень уставшей желтой Шкоде с шашечками и наклейками такси. За ней, ясное дело, тоже никто не следил.

Через час с копейками мы остановились на съезде со Щелковского шоссе возле необычного памятника советскому истребителю Су-7б. Видимо, по задумке архитекторов, предполагалось, что бетонное основание с латунными буквами «Слава советским покорителям неба!» должно символизировать инверсионный след, воздушность или легкость. Как по мне — так они просто посадили самолет на кол. Причем под углом, что говорило о явно нездоровых наклонностях. Хотя я почти ничего не смыслю в архитектуре и наверняка могу ошибаться.

Через закрытый для всех КПП, мимо непременных бетонных блоков, под знак «кирпич» с пометкой для непонятливых «кроме служебного транспорта Минобороны России» мы проехали в синие ворота на территорию Восьмой авиационной ордена Жукова дивизии особого назначения. Как рассказал по пути Головин, на базе легендарного «Восьмого адона» теперь квартировал двести двадцать третий летный отряд, имевший статус ни больше ни меньше государственной авиакомпании.

— Куда угодно летают, на все континенты, где представлены или задеты, или могут быть представлены или задеты интересы Родины, — с серьезным лицом пояснил он.

— «У России нет никаких границ / У России есть только горизонт»? — уточнил я строчкой из песни Игоря Растеряева.

— Именно! — согласно кивнул Тёма.

— И Южный Судан, двадцатый? — поддел я его, вспомнив вопрос Пети Глыбы при первой встрече