была из железа, а верхняя из прозрачной пластмассы, в которой имелась щель. Я хотела кинуть в щель пять копеек, но вовремя увидела надпись «проезд 3 копейки». Так, значит, это в автобусе пять копеек, а здесь всего три. Кинув три копейки, я покрутила ручку сбоку. Чтобы вышел билетик, надо было крутить вручную, пока не увидишь, что появилась черточка, с которой начинается другой билетик.

И все люди, вошедшие со мной на остановке, делали так же. С привычным видом они выдвигали билетик с помощью круглой штуки и резким движением отрывали его. И никому не приходило в голову билет забрать, а деньги в щель не бросить. Хотя технически это было возможно.

Я надела форму полностью, вместе с беретом, и взглянула на себя в зеркало. Отпад! Инна радостно покраснела, увидев мой восторг.

— Что, нравится?

— Еще как! — я подняла большой палец вверх.

— Подождите, дайте я посмотрю.

И она принялась проверять, все ли швы прострочены, как полагается, все ли сидит строго по фигуре. Наконец она от меня отошла на пару шагов и еще раз придирчиво все оглядела.

— Порядок! Можете снимать.

— Ой, а можно я в ней пойду? — я бережно водила руками по гладкой серой ткани юбки. И как Альбина могла отказаться носить такую красоту? — Пусть все видят, что я — железнодорожница!

Я вышла на крыльцо ателье в прекрасном настроении. На мне был форменный костюм с иголочки, берет с железнодорожной эмблемой, на ногах синие туфли, а в руке — синяя сумочка. Платье, слегка сырое, заботливо свернутое, удалось запихать в сумку.

Я оглядела блестевшую после дождя улицу. Сквозь густые облака местами несмело пробивались неяркие лучи закатного солнца. Отовсюду слышалось радостное щебетание птиц. Старинные здания через дорогу темнели мокрыми пятнами — привет от прошедшего ливня. Большие окна с причудливыми деревянными рамами отражали блеск и очарование наступающего вечера.

И так захотелось зайти к Лариске! Окунуться в атмосферу старинного дома, попить чаю за уютным столом, послушать умного человека. Наверняка она уже пришла с работы. А если нет, так пройдусь до электрички и домой.

Дверь мне открыла хозяйка дома.

— Привет, — улыбнулась я, проходя в прихожую, — как тебе моя новая форма?

— Привет, — Ларискино лицо показалось мне каким-то напряженным и испуганным.

Из туалета донесся шум смываемой воды из бачка, лязгнула щеколда.

— Ой, я невовремя? Ты не одна? Извини, я, наверно, пойду.

Но в этот миг со стороны санузла в прихожую вышел… Андрей.

Он тоже застыл при виде меня. Так мы и стояли, как два изваяния, с широко раскрытыми глазами и изумленными физиономиями. Первой опомнилась Лариска.

— Ты, наверно, считаешь меня легкомысленной? — спросила она, совсем, как героиня одного старого советского фильма.

И после этой фразы мне все стало понятно. Если до этого я могла предположить, что Андрей зашел просто забрать свои забытые вещи или решить какие-то важные дела, то теперь стало очевидно, что эта пара все же решила не расставаться.

И я добродушно рассмеялась:

— Да хоть безалаберной, лишь бы ты была счастлива!

— Альбина, давай садись с нами ужинать, — Андрей засуетился на кухонной части помещения, доставая чистые столовые приборы.

Мы сели ужинать. Здесь же крутилась кошка. Сначала она сидела на полу у стола, глядя на нас своими выразительными глазами, потом запрыгнула на подоконник и принялась вылизываться. А вот Ларискиного сына я еще ни разу не видела. Интересно, где он постоянно пропадает? На улице с пацанами или в пионерском лагере?

— Так ты с Татой все, не женишься? — решилась я задать вопрос Андрею.

— Да как на ней не женишься? — хмыкнул он. — Если она парткомом пугает? Жениться — это одно. А то, что с ней жить невозможно, совсем другое. С ней поговорить даже не о чем. Ни разу с книжкой в руках ее не видел. Газеты ей нужны только, чтобы завернуть в них что-нибудь. В музыке вообще не разбирается. Все интересы — как бы приготовить да наготовить. Какие банки закатать, какие продукты выбрать. Да и об этом она не говорит, молчит больше.

— Ну так повариха, кого-то такое вполне устраивает.

— Но не человека моего уровня! Я, конечно, пошел с ней в ЗАГС, роспись, где надо, поставил. А на следующий день сказал, что ухожу в рейс. Все, точка.

— Так она же в пароходстве работает. Вдруг узнает, что ты не в рейсе?

— Скорее всего, уже знает, — с грустью в глазах ввернула Лариска.

— Ну узнает и узнает, — беззаботно произнес Андрей, — я же не сказал, что судно прямо сейчас отходит. Ухожу в рейс — это значит, что нужна подготовка, и все время перед рейсом я должен находиться на судне. У меня там полно дел. Я и погрузкой руковожу, и документы оформляю. А ей до этого дела нет, пусть вон своими делами занимается.

— Так она с матерью осталась?

— Нет, к своей маме уехала в деревню.

Да, по-моему, ей там самое место. А я правильно тогда подумала: не стоит так уповать на свою молодость. Думает, раз молодая, то можно не следить за собой, не налаживать контакты с мужем. Дескать, пусть он вокруг прыгает. А вот и нет. Молодая — это еще не все.

— Ты только пока Вадиму не говори ничего, ладно? — попросил вдруг Андрей. — А то у него вода в жопе не держится.

— Да что ж я, своего мужа не знаю, — мне даже смешно стало, — я сама ему ничего важного стараюсь не говорить. Конечно, не скажу, не переживай.

Лариска вдруг встала, сходила в комнату и вернулась с двумя красивыми коробочками.

— Альбина, это тебе, — она протянула мне коробочки.

— Да что ты, не надо, зачем? — неужели они купить хотят мое молчание? А, может, просто любят делать подарки. Есть же такие люди. — А что это?

— Колготки, — многозначительно повела бровью Лариска, — импортные, из «Альбатроса». Между прочим, черные в крапинку.

— Ух ты! — обрадовалась я. — А они мне налезут?

— Налезут, они хорошо тянутся.

— Я уже жду не дождусь, когда Вадим первые чеки мне привезет, и я тоже в валютном начну одеваться.

— Ой, я могу одолжить тебе немного чеков, — Лариска кинулась опять в спальню. Я даже остановить ее не успела.