я по-настоящему пережила для себя смысл и значение жизни с г-ном Гурджиевым и поняла важность его личности для всех нас. Мне казалось, будто без него все жизненные силы иссякнут, и если он умрёт, то всё живое тоже умрёт. Я чувствовала, что Работа всей его жизни будет не сделана. Меня охватил ужас от этой мысли, и в то же время поднялось другое чувство, и я сказала себе: «Если Бог существует, этого не может случиться. Если Бог существует, г-н Гурджиев не умрёт, потому что сейчас он жив. Может быть, будут недели или месяцы беспомощности, но он выживет, потому что он должен жить». Я всё время повторяла внутри себя: «Если Бог существует…» Как бы ни было страшно, но в моём сердце была вера в то, что г-н Гурджиев будет жить, и единственное, что нам осталось – это действовать.

Мы решили, что нужно сразу же вызвать двух наших русских докторов из Парижа. Они оба были хорошо известны, один хирург, а другой терапевт. Я пошла разыскивать врача, который принимал г-на Гурджиева в больницу, чтобы попросить его разрешения пригласить наших врачей и чтобы узнать факты о его состоянии. После многих сложностей я наконец разыскала его на обеде.

Он охотно согласился на то, чтобы наши врачи осмотрели г-на Гурджиева, и сказал мне, что состояние почти критическое; у г-на Гурджиева было несколько повреждений головы и рваные раны на руках, но без переломов. Единственное, чего он боялся, так это того, что у г-на Гурджиева было сильное сотрясение мозга.

Я была счастлива узнать, что о нём заботится прекрасный человек, который к тому же ещё и хороший хирург, и кажется, что прямо сейчас жизни г-на Гурджиева ничто не угрожает. Но тогда, когда я всё это услышала, я впервые смогла заплакать. В тот самый вечер я попыталась написать о главном опыте, который мы получили в Институте, потому что теперь мы увидели все старые цели и вопросы в совершенно новом свете. В то же время эта рукопись, может быть, послужит информацией для тех, кто не был в Институте в этот период. Катастрофа и время после неё привело к таким серьёзным результатам для всей жизни Института, что каждая маленькая деталь, даже только с точки зрения моего личного понимания, может быть очень интересной. Теперь учение г-на Гурджиева можно было понять по-другому.

Доктор Шернвалл поехал на место аварии, чтобы поискать какой-нибудь знак, говорящий о том, что произошло. Г-н Гурджиев был довольно хорошим водителем, и дорога была широкой, машина могла спокойно проехать. Даже если ему пришлось бы съехать с дороги на траву, у него не было необходимости врезаться в дерево. Возможно, рулевое колесо сломалось до аварии. К нам в голову приходили разные мысли. Я должна сказать, что в то время меня интересовало, почему и как произошла авария, только в том смысле, если это чем-то может помочь докторам.

В шесть утра приехали из Парижа наши русские доктора Алексинский и Сиротинин, чтобы осмотреть г-на Гурджиева. Они подтвердили диагноз, что кости целы, и хотя контузия была очень серьёзной, настоящее положение вещей можно узнать только через несколько дней. Они думали, что вполне вероятно, у него было только кровотечение, потому что его глаза реагировали на свет, хотя и были тусклыми. Может быть, в тот момент я поняла, что на самом деле глаза г-на Гурджиева отражали всё его существо, и мне казалось, что если его глаза будут открыты, всё будет как прежде.

Доктора решили, что самое лучшее, что мы можем сделать, это забрать г-на Гурджиева назад в Приоре. Они очень осторожно переложили его на носилки и отнесли в машину скорой помощи. Когда его переложили в кровать, он на секунду открыл глаза и даже сделал несколько маленьких движений правой рукой, но снова впал в бессознательное состояние.

Последующее время, казалось, было разделено на отдельные периоды. Во время первого периода, когда он был без сознания всё время, было ощущение, как будто не он сам болен, но только его тело, и что он смотрит откуда-то на самого себя, проверяя себя, пытаясь двигаться, но не может ничего сказать. Именно поэтому мы так боялись что-то делать, может быть, это помешает ему сделать для себя то, что на самом деле необходимо. С другой стороны, мы понимали, что есть по-настоящему необходимые вещи, которые нужно сделать.

Мадам Островская, конечно же, приняла на себя всю заботу о нём. Мы с женой предложили разделить смены возле его кровати, и она приняла помощь. Я взял на себя ночную смену.

Во время этих первых нескольких ночей г-н Гурджиев лежал без движения, абсолютно спокойный и без всяких признаков сознания. В одну из смен я был очень усталым и, несмотря на все мои усилия бодрствовать, неожиданно погрузился в глубокий сон. Моя голова упала на грудную клетку, как это уже случилось однажды во время движений на лимонной аллее. Неожиданно я услышал голос – не физический голос, исходящий из уст г-на Гурджиева, но какой-то очень реальный голос внутри меня – который чётко сказал: «Держи голову прямо!» Я сразу же проснулся и больше не проваливался в сон.

С самого начала мы могли отличить, когда он на самом деле спит, а когда не спит, только лежит без движения и с закрытыми глазами. Мы могли сказать, что нужно делать, и что он хочет, потому что у нас было чувство, будто он помогает нам. Если он хотел пить, то делал очень слабое движение рукой, когда мы спрашивали его об этом; но если он пить не хотел, он отталкивал наши руки, иногда с силой, и отворачивал от нас голову.

В первые два дня он не мог пить, мы только смачивали его губы влажной тряпочкой. Он стал беспокойным, и французский доктор захотел сделать ему укол морфия, но г-н Гурджиев знаками показал, что не хочет этого, и мы все возразили доктору.

Через три или четыре дня доктора сказали, что угрозы для его жизни нет. Но они не могли сказать, сколько времени понадобится для того, чтобы его мозг вернулся в нормальное состояние. Они сказали, что должна быть полная тишина вокруг него, что ничто не должно его пробудить искусственно. Поэтому мы терпеливо ждали тот счастливый день, когда он придёт в себя.

На третий день, когда французский доктор менял повязки, он сказал мне держать руку г-на Гурджиева