Я ждал продолжения, однако его не последовало. Во многих схожих ситуациях, где наши мнения диаметрально расходились, один всегда капитулировал, и так уж повелось, что этим одним всегда был я. Как и в этот раз. Подобная сговорчивость уже не казалась позорной, времена детской категоричности канули в Лету, однако мало приятного в том, чтобы постоянно идти на попятный. Увы, говорить подобное Джулиусу – все равно что изливать душу фонарному столбу. Последний хотя бы может утешающе подмигнуть в ответ.

По моему настоянию мы все же посетили дом пожилой пары Доуи, но даже я, уже, хочется верить, научившийся распознавать признаки потустороннего вмешательства, не заметил ничего, что могло бы показаться подозрительным. Напротив, обстановка кричала о благополучии, а круглые лоснящиеся лица супругов – о спокойной сытой жизни. Иными словами, Джулиус снова оказался прав.

– Теперь тебе легче? – поинтересовался он, когда мы вышли на улицу. – Можно собираться в путь?

– До Билсборроу полтора, в худшем случае два часа на поезде, – несколько раздраженно напомнил я. – Это не путешествие, а короткая поездка. О каких сборах может идти речь?

Олдридж легко пожал плечами и обогнал меня.

День выдался на редкость погожим, солнечным, но не жарким, свежий соленый воздух с Ирландского моря приятно обдувал лицо. С Парк-роуд, где мы были, виднелась ажурная конструкция Блэкпульской башни, устремленная острым шпилем к прозрачно-голубому небу. Я отвлекся на несколько секунд и едва не потерял компаньона. Он уверенно вышагивал впереди, сунув руки в карманы брюк. Я поспешил за ним и понял, что мы направляемся прямой дорогой к морю. Выйдя на Променад, Олдридж не остановился и спустился на мокрый песок, туда, куда вода, после того как отлив закончился, пока не доставала.

– Филипп, – позвал он, не оборачиваясь. Его черные лакированные туфли утопали в песке. – Ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо за шестьдесят шесть лет с тех пор, как… – Он наклонил голову, позволяя морскому ветру играть с растрепавшимися кудрями. – Тебе не противно?

– Противно? – Это слово вызвало у меня настоящий шок. Повторяя его про себя, я все больше убеждался в его мерзости. – Не будь таким идиотом, Джулиус! Ведь ты же совсем не такой!

Я стремительно подошел к нему сзади, развернул за плечо и ударил.

Это случилось так неожиданно, что ни одна здравая мысль за эти доли секунды не успела меня остановить. Удар кулака пришелся в скулу, смазанно. Я покачнулся вперед и едва не упал, чудом устояв на ногах и избежав позорного падения коленями в мутную зыбь. Внутри все клокотало от обиды.

– Значит, так ты обо мне думаешь? – зло выплюнул я, когда вернул телу равновесие. – Считаешь, я настолько жалок, что хожу за тобой, несмотря на чувство брезгливости?

Горло перехватило от противоречивых эмоций. Хотелось сильно потереть глаза, чтобы по ним нельзя было прочитать мысли.

– Шестьдесят шесть лет ты думал, что одинок. – Мой голос был на удивление сух и спокоен. – Я хочу разуверить тебя, и если не получится…

Я посмотрел на море, ища поддержки у мелких барашков волн. Вдруг плеча коснулась рука, мимолетно, но успокаивающе.

– Горячий чай бы не помешал, да?

Ну конечно. Не стоило ожидать от него трогательных ответных излияний, и все же мне было вполне достаточно того, что я сказал желаемое.

Час до вокзала в Престоне прошел в неуютном молчании, которое сгустилось до такой степени, что его можно было резать ножом. Я листал романчик с пошлым, по мнению Джулиуса, названием «Поцелуй в лунном свете», не особенно вникая в слезливые переживания девицы, чей возлюбленный внезапно оказался вампиром. Олдридж смотрел в непроницаемо черную матовую поверхность стекла, за которой изредка проносились размытые огоньки остающихся позади станций. Я чувствовал неловкость за свой удар, а что чувствовал Джулиус, знал только он. Мне хватило одного раза побывать в его мыслях, чтобы испугаться. Все-таки есть вещи, которые лучше не знать даже о самых близких людях.

– Ты звонил домой?

Я кивнул. Мама, узнав о нашем скором приезде, очень обрадовалась, однако всякий мой визит неизменно омрачался. Думать об этом было неприятно.

– Филипп, – голос Джулиуса был вкрадчиво тих и даже в некоторой степени ласков. – Сейчас самое время поговорить. О тебе.

Он был прав, теоретически. На деле я вдруг ощутил острое нежелание открываться перед ним.

– Во мне совершенно ничего интересного, уверяю тебя. – Я вымученно улыбнулся, поворачивая лицо к окну. Говорить о случившемся со мной в заледеневшем подвале до сих пор было страшно. – Все очень скучно.

Мы сидели друг напротив друга и глядели в черный прямоугольник окна. Наконец, Джулиус выдохнул, будто до этого не дышал вовсе:

– Ты ошибаешься.

– И в чем же?

– Это ты. Для меня ты не можешь быть скучным.

Вот и дождался. Трогательные излияния, которые из уст Джулиуса почему-то не казались такими натянутыми и приторными, как от них обычно ожидаешь. Он не делал мне приятно, он констатировал факт.

– Что ты хочешь знать? – пришлось смириться с внезапно проснувшимся любопытством. Ответ был прост и лаконичен:

– Все.

Такой вариант меня совершенно не устраивал. Ведь не рассказывать же ему всю свою унылую биографию, да и странно это спустя более года знакомства. Я прикинул в уме, с чего бы начать.

– Мою мать зовут Виктория, а ее сестру – Анна. Мой отец, Артур Фелтон, погиб незадолго до нашей с тобой встречи. По его настоянию я поступил на журфак, где учился прилежно, но все равно не слишком удачно. – Я вспомнил пару случаев, когда выворачивался на экзаменах лишь чудом и благодаря репутации старательного благовоспитанного студента. – Занимался университетской стенгазетой, пытался писать стихи и целый семестр проходил на занятия английским боксом. Вот, собственно, и весь список моих достижений.

Похвастаться действительно было нечем. Я украдкой бросил на Джулиуса робкий взгляд, ожидая насмешки или чего-то в том же роде, однако тот смотрел на меня внимательно и абсолютно серьезно.

– Должно же быть что-то, – тихо пробормотал он будто сам себе. – Я чувствую это в тебе.

– Что?

Мой вопрос заставил его вздрогнуть:

– А раньше? Филипп, расскажи о своем детстве.

Я открыл было рот и вдруг понял, что не хочу. Совершенно и непоколебимо. Я не хочу ничего ему говорить.

Поезд особенно громко заскрипел, притормаживая, ритмичное постукивание колес сбилось и вновь вошло в прежний темп. Что-то подобное чувствовал и я, сбившись и вновь собравшись, чтобы не обидеть друга молчанием.

– До десяти лет я часто болел и почти ничего о том времени не помню. Я жил в деревне у бабушки по линии матери, а потом, когда окончил школу, родители переехали в Блэкпул, а я учился в Манчестерском университете. Отец помог устроиться