можно быстрее смотаться отсюда, но Вовка не торопился.

Кир прислушался. Из палаты доносился приглушённый басок приятеля и другой голос, то ли детский, то ли девчачий — Киру было не разобрать, а заглядывать и смотреть, кого там утешает Вовка, ему не хотелось. Наверно, всё-таки девчонка, решил Кир и усмехнулся. Вот Вовка — лох, растаял при виде какой-то незнакомой девчонки. Как там Вовка говорил? Увидел и понял, вот это она… та самая…

Кирилл не ошибся.

— Девочка там.

— А ты сразу и запал, ну ты даёшь, — Кир хотел поддеть друга, но наткнулся на его сумрачный взгляд, и охота шутить сразу пропала.

— Несчастье у неё, — скуластое, вытянутое волчье лицо Вовки как будто ещё больше удлинилось, а в чуть раскосых припухших зелёных глазах разлилась такая тоска, словно несчастье этой незнакомой девчонки было его собственным. — Пойдём. Она мне сказала, где эту врачиху найти. Тут не очень далеко на самом деле.

* * *

— Здравствуйте! Можно?

— Здравствуйте.

— Можно мы зайдем, да?

Ещё перед дверями кабинета главврача они условились, что говорить будет Кир.

— Ты сам ей там всё объясни, — Вовка перехватил руку Кира, занесённую для стука. — Ладно? У тебя язык хорошо подвешен, ты любого уболтаешь.

Кир пожал плечами и криво улыбнулся. Может, он и убалтывал любого, но тут на него нашёл ступор, и все слова, как назло, вылетели из головы.

— Можно, да?

— Вы уже зашли.

Голос у женщины, сидевшей за столом и просматривавшей что-то в компьютере, был усталый и чуть хриплый. Она подняла голову и посмотрела на них, внимательно, но без какого-то особого удивления, скорее равнодушно и отстранённо — видимо, за столько лет она привыкла к разным посетителям. У неё были короткие чёрные волосы и такие же чёрные глубокие глаза, но что скрывалось в этой глубине — трудно было сказать. Женщина была не молодой, и не старой. Если бы Кира спросили, сколько ей лет, он бы затруднился с ответом. Она была красивой, это факт. Не как Ленка Самойлова, та с возрастом, наверняка, обабится, расплывётся, как и её мать, как и большинство женщин у них на этаже, да и на соседних тоже. Нет, эта Анна Константиновна была другой — неприступной и холодной, как из каких-нибудь старых фильмов, что так любят показывать школьникам, до оскомины приевшихся и высокоморальных. Но при всей красоте этой женщины Кир не смог бы сказать, нравится она ему или нет. Анна была такой… такой закрытой что ли, что Кир, который самонадеянно считал себя знатоком женских сердец, растерялся.

Почему-то ещё там, на запертом этаже, когда Егор Саныч и другие взрослые объяснили им с Вовкой их задачу, он считал, что справится со всем в два счёта, причём даже в одиночку. Ему казалось, что самое трудное — это спуститься по шахте лифта, в сущности, вот там и была нужна грубая сила приятеля, подстраховать, разжать двери, а дальше всё легко и просто. Кир был уверен, что убедить какую-то незнакомую женщину, будет не так-то трудно. В свои девятнадцать лет он это умел. Но сейчас, при виде Анны Константиновны он инстинктивно почувствовал, что стандартные приёмы тут не годятся. И самое отвратительное — он вообще не понимал, как действовать, что говорить, какой тон выбрать, и потому мялся и топтался, как последний придурок.

— Мы к вам, Анна Константиновна.

Она молчала.

— У нас дело.

— Вы от кого? — она поднесла к лицу правую руку и с силой помассировала висок длинными тонкими пальцами.

— От Егор Саныча! — выпалил Кир.

— От какого ещё Егора Са… От Ковалькова?

Кирилл запнулся. Он только сейчас понял, что не знает фамилию доктора. Все на этаже звали его просто Егор Саныч, а Ковальков он был или не Ковальков, этого Кир сказать не мог.

— Да, Ковалькова, — неожиданно ему на выручку пришёл Вовка. — От Егор Саныча Ковалькова.

— Постойте-ка, — она чуть подалась вперёд. — Ковальков сейчас на карантине.

— Да. А мы оттуда, — Вовка улыбнулся.

— Что за ерунда. Что за дурацкие шутки? Вам двоим, что, делать нечего?

Вовка опешил.

— Вы зачем сюда пришли?

Кир заметил, как рука Анны Константиновны опустилась на телефон.

— Погодите! — он метнулся к столу, не сводя взгляда с этих длинных белых пальцев, которые уже коснулись телефонной трубки. — Не надо! Не звоните!

Кирилл Шорохов правильно угадал жест Анны. И понял, что она хочет сделать: вызвать охрану. И едва только охране станет известно о них двоих — пиши пропало. Даже если они с Вовкой дадут дёру, всё равно — дальше этажа им не убежать, и охрана, прочесав все закоулки, рано или поздно обязательно их найдёт.

— Пожалуйста, — почти умоляюще протянул он. — Пожалуйста. Дайте нам всё объяснить.

Трубку она не сняла, но и руки с телефона убирать не стала. Её пальцы, нервные и чуткие, застыли на гладком пластике телефонной трубки.

— Анна Константиновна, выслушайте нас, пожалуйста. Егор Саныч говорил — вы обязательно всё поймете и обязательно нам поможете. Он сказал… Он нас к вам и направил…

— Мальчик, — сухо перебила его Анна. — Я никогда, слышишь — ни-ког-да — не поверю, чтобы врач, а Егор Саныч — врач, сам, по доброй воле, отпустил с карантина пациента. Вы ведь пациенты? — уточнила она и, не дожидаясь ответа, продолжила. — На медперсонал вы явно не тянете.

Она выговорила это безо всякого пренебрежения, ровно и сухо, просто констатируя факт, а её глаза глядели на Кира холодно и равнодушно. А Кирилл… он вдруг понял — эта Анна Константиновна, она ведь думает, что они там, все сто с лишним человек, находятся на настоящем карантине. Кир вспомнил, как Егор Саныч что-то там говорил про какой-то протокол, который положен при эпидемиях. Что к ним должны были приходить, проверять, осматривать. Анна, наверняка, думает, что всё так и есть, а на самом-то деле всё совсем иначе.

— Егор Саныч нас никуда не отпускал, — медленно проговорил он. — Мы сами…

— Убежали с карантина?

— Да нет же! Нет никакого карантина! Настоящего, какой положен, такого нет. Нас там просто заперли… на пустом этаже. Дали паёк и спальники и всё. И никаких лекарств. И никто к нам так и не пришёл. С нами только Егор Саныч и две медсестры.

Кирилл обрушил всю эту информацию лавиной на ошарашенную Анну. Он понимал, что говорит бессвязно, но отчего-то ему казалось, что важно сказать как можно больше и как можно быстрее, чтобы все эти набегающие и опережающие друг друга слова были услышаны, или чтобы хотя бы одно из этих слов достигло наконец своей цели.