Глава 35

Агнес стала плохо спать. Часто, почти каждую ночь, видела дурные сны – тревожные, глупые, непонятные. Поначалу девушка думала, что это оттого, что спит она каждый день в разных местах или ест часто нехорошую еду. Но все это было не так.

Просто она чувствовала, что с господином ее что-то происходит.

Что-то важное. Во снах она видела его по-разному: то отцом строгим, то властным возлюбленным. И от непонимания, кто он ей, просыпалась она в поту и с трепетом сердца. А когда не спала, то начинала думать о нем, хотя и гнала от себя мысли эти. Но до конца прогнать их не могла. И дела ее, что поначалу хорошо шли, ведь с первых двух людей удалось ей взять семьдесят три талера, дальше ухудшились. Либо у богатых на вид людей кошели оказывались почти пустыми. Либо что-то мешало до кошельков добраться. То слуга своего господина спасет, то трактирщик. А один раз так проворный кабацкий вор опередил Агнес, забрав кошелек у купчишки, которого она подпаивала. Хотела она того вора сыскать да покарать, так разве его сыщешь?! Вот если бы стекло было… Она так же скучала по голубоватому стеклу хрустального шара, как пьяница скучает по вину. Но стекла у нее не было, к стеклу господин ее не допускал.

Опять господин, опять он. Ни ночью, ни днем от него ей покоя не было. Господин вел себя как злой папаша, что мешает дочери праздно жить. А должен был явиться к ней возлюбленным. Да, возлюбленным, а не папашей. Хотя иногда девушка думала, что, может быть, и смазливый Максимилиан ей оказался бы кстати. Но о нем девушка вспоминала совсем не так, как о господине. Нет, господин – это господин.

Она валялась на влажной перине в каком-то захолустье, в плохих покоях какого-то дрянного трактира. За окном шумел дождь, осень подошла уже совсем близко. Длинные лужи уже на дорогах. Небо серое. Трактир грязный. В покоях сыро. Агнес лежала и думала о том, как, наверное, хорошо лечь с господином в теплую постель, под сухие перины. В которых нет клопов! Прижаться к нему, непременно голым телом, и нюхать его кожу. У него кожа так пахнет… Странно. Даже и не разберешь, манит этот запах или отталкивает. Она ненавидела Брунхильду так, что каждый день желала ей смерти. И не только потому, что та была высока и красива. А потому, что господин ходил спать к ней, к этой долговязой беззубой дуре, что читать-то толком едва умела. А к Агнес, умной, начитанной, никогда не приходил. Вот! Опять, опять она думала о нем.

Агнес аж разозлилась. Чтобы снова о нем не думать, решила чем-нибудь заняться. Взялась пересчитывать деньги. Чего их считать, новых не прибавилось, только потратила за последние два дня. Всего насчитала сто семнадцать талеров.

Чем же заняться? Читать? Но те книги, что лежали тут же на кровати, читать ей совсем не хотелось. Сколько можно? Уже наизусть их знала. Новых книг у нее не было. Позвала Уту, чтобы та принесла ей зеркало. Стала девушка смотреть, нет ли прыщей у нее. Она не знала точно, сколько ей лет, шестнадцать или пятнадцать, но всем говорила, что шестнадцать. И, наверное, от возраста стали на лице ее появляться прыщи. Новых прыщей не было. Но один торчал на подбородке. Всего один. Все равно захотелось поплакать. Плакать, а еще теплого вина с медом и пряностями. Вот то, чего ей сейчас хотелось.

Она стала корчить в зеркало гримасы, натягивать кожу, чтобы красного прыща стало не видно. Кожа на лице ее растянулась, и прыщ и вправду исчез. Словно не было его никогда. Кожа белая, и все. Даже если и так, ей что, теперь все время лицо держать, чтобы эту дрянь не видеть? Девушка вздохнула. Да, поплакать и немного вина.

Ута, дура дебелая, разве догадается принести ей горячего вина? Нет, слуги у нее – дрянь. Совсем не думают о своей госпоже, хоть она их кормит и поит. Снова ей захотелось плакать. Взялась опять смотреть в зеркало. Поняла, что лицо у нее некрасивое. Вот если бы губы не были так тонки да и щеки потолще, то стало бы лучше. А еще скулы слишком остры. Агнес стала слегка надувать щеки и рассматривать себя то с одной стороны, то с другой. Да, так ей лучше. И стала она выпячивать губы. Да, и губы такие лучше. Девушка подумала, что хорошо бы так их и оставить. И… так и случилось. Она сама не могла понять, как так вышло, но лицо ее стало вдруг другим. Чуть более округлым и чуть более красивым. И это ей так понравилось, что грусть и хандру как рукой сняло. И главное, ей совсем не приходилось крепиться или пыжиться, чтобы лицо снова не стало прежним. Просто нужно было его «держать»: помнить, какими ей по нраву щеки и губы, – они такими и будут. Вот и все. А «держать» лицо не так уж и сложно.

– Ута! – закричала девушка, стараясь и дальше «держать» новое лицо. – Сюда иди!

Служанка пришла и сначала никак новые губы госпожи не замечала, только когда Агнес стала с ней говорить про вино горячее, только тут Ута с изумлением уставилась на нее.

– Что? – спросила Агнес, не отрывая глаз от служанки.

Очень хотелось ей знать, как та отнесется к изменениям. Мужчина, может, и не заметил бы, но женщины все изменения друг в друге подмечают сразу.

– Припухли вы чего-то? – спросила служанка. – Уж не хворы ли? Или просто со сна отлежали лицо?

– Ступай за вином, дура, – велела Агнес, разочарованно вздохнула и стала снова смотреть на себя в зеркало.

Нет, ничего не понимала эта корова бестолковая. Агнес в новом виде стала заметно красивее, а вовсе не припухла. Она стала отпускать свой новый вид, возвращаясь к себе прежней, и снова принимать новый вид. Это было не очень сложно – не сложнее, чем нахмуриться. Или, например, сжимать и разжимать кулак. Несложно, однако утомительно, если держать новый вид все время. Но как это было ей интересно, просто словами не передать.

А еще Агнес перестал нравиться ее лоб. Что за лоб такой дурацкий, высокий, хоть котят об него бей. Но и его, оказывается, можно было исправить. Чуть-чуть приподнять брови – и вот он уже не такой и высокий. Главное, чтобы морщины на лоб не ложились. Да,