Шрифт:
Закладка:
– То-то же. Сидеть смирно! – Он убрал руки, спрятал нож.
Я провела ладонью по щеке. Крови было немного, царапина неглубокая. Ерунда. Главное – не вырубиться и сохранить рассудок.
– В чём, скажи, в чём цель твоих пыток? – Я говорила, одновременно слушая свой голос: как он звучит, не засыпаю ли я от вколотой дури. – Мирон, ты ведь не получаешь от них удовольствие, это я вижу по твоим глазам. Ты ставишь на мне опыты, как на лабораторной мыши, но сам не видишь особого смысла в причинении мне боли. Ты не маньяк. Ты просто… обижен. Тебя надо выслушать.
– Ты ошибаешься, моя грустноглазая. Я получаю несказанное удовольствие. Скоро и ты получишь его. Ты ведь хотела этого, разве нет? Ты описала всё в своём романе очень точно. Мы разыграем все твои сцены. Разве что… Ножницы я тебе не дам. Сама понимаешь почему. А за инъекцию не волнуйся: она безобидная. Как заморозка у стоматолога, просто не даст тебе вырубиться раньше времени. И я открою тебе истинную красоту боли, её божественную суть. Не сразу, постепенно, – он замолчал и тихо добавил: – Ожидание боли – самая изощрённая пытка.
Я выпрямилась, села по-русалочьи на холодном полу и выдохнула:
– В боли нет божественной сути. Ты наслаждаешься моей беспомощностью, но велика ли честь: у тебя нож, и ты вдвое больше и тяжелее меня. Ты подавляешь меня, потому что ты мужчина и ты мощнее. А что ты можешь без ножа и грубой силы? Покажи мне свою власть, не закрывая дверь на два засова, не выкручивая руки и не махая ножом! Не можешь? Ты ничего не можешь без декораций и бутафории!
– Не могу?! – Он заорал и отпрянул от меня. – Не могу? Глупая маленькая сучка! Я всё могу!
Мирон вскочил, отворил дверь настежь и в два прыжка вернулся ко мне.
– Открыто! Иди! – В его глазах пламенела какая-то особая тяжёлая злость.
Он схватил чашку, выплеснул из неё вино и поднёс к моему лицу.
Я почувствовала спазм в животе и тихо завыла.
Пустая чашка – мой кошмар, моя вечная пытка!
Приступ панической атаки тут же накрыл меня волной, я сжалась в комок и сквозь густую волокнистую пелену слышала, как хохочет Мирон.
– Что? Нехорошо тебе? Вот видишь, выходит, могу, могу делать с тобой, что хочу и без ножа.
Послышалась трель рингтона, Мирон ответил. По его репликам я поняла, что приехал курьер.
– Ждите на углу. Я сейчас подойду. – Он повернулся ко мне: – Ну вот, прибыли твои крылышки. Ты ведь посидишь тут смирно минут пятнадцать? Надо всё проверить, чтобы не было брака.
Он уже пошёл к двери, но, взглянув на меня, вернулся.
– Ты так умело спровоцировала меня, теперь пеняй на себя. Хотела пытку без скальпеля и крови? Получай!
Он вытащил ремень из брюк и быстро, за пару секунд, не успела я сделать и пару вдохов, привязал меня за запястья к спинке кровати.
– Так-то лучше. Сидеть тихо. Ждать хозяина.
И поставил мне на колени эту чёртову пустую чашку.
Сознание дрожало, превратившись во что-то дырчатое, рваное. Я задыхалась.
Тот, кто живёт с паническими атаками, знает: ты сидишь в тёмной яме, и тебя закидывают сверху землёй. У тебя не остаётся воздуха, и всё, о чём ты мечтаешь – это чтобы выдержала грудная клетка и сердце не выпрыгнуло наружу.
Откуда Зверь узнал о моей фобии? Откуда??? Я не говорила ему. О моей боязни пустых чашек знают всего несколько человек. Или же я сказала ему об этом, когда была в отключке? О, нет! Я не могла, не могла, не могла!
Я рвалась из последних сил, стараясь выдернуть связанную ремнём руку. Что это чудовище сделало со мной?
Меня вдруг охватила такая бешеная, отчаянная злость. Я не позволю убить себя!
Я!
Не позволю!
В чернильной пустоте проступило белёсое пятно. Я увидела сквозь мутную сетку свои колени и чашку, глубоко вздохнула и плюнула в неё. И ещё, и ещё.
И тихо-тихо, на цыпочках, стал возвращаться мой мир. Я увидела очертания комнаты, дверь, окно. Дышалось легче. От испарины щипало глаза, но я была счастлива: я могу дышать, я живу.
И ощутила небывалый приток сил.
Дёрнув ремень, вытащила одну руку. Поцарапана, но ерунда, ерунда!
Снова рывок – и обе руки свободны.
Я вытерла кровь на запястье краешком платья, висящего на кроватной спинке. Скорее отсюда! Бежать!
Я вскочила и подлетела к двери: заперта! Зверь не стал доверять ни ремням, ни моему заскоку.
Я рванула в ванную, к «шкафу». Вытащив из кармана ручку от вентиля, я осторожно поддела дверную петлю, надавила со всей силы, – и – чудо! – ржаво пискнув, она отлетела, звонко ударившись о бак. Я принялась выковыривать вторую петлю. Только бы успеть!
Сколько прошло времени? Зверь сказал, что вернётся через пятнадцать минут…
Вторая петля не поддавалась. Я раскачивала её, стараясь, чтобы выскочил штырёк. Оставалось совсем немного, но я не заметила саморез, накрепко державший скобу, – его мне без инструмента не отвинтить!
В отчаянии я присела на бортик ванной и вдруг… услышала звук за «шкафом». Как будто кто-то скребётся снаружи.
Я прислушалась…
Скрипнула петля…
Створки двери чуть шевельнулись… Дёрнулись, выплюнув саморез…
…Кто-то осторожно открывал её…
Эти несколько секунд, пока двигался ключ в замке, я сидела, замерев и чувствуя, как сковало, парализовало тело. Не в силах двинуться с места, я вцепилась пальцами в бортик ванны и отчаянно старалась отогнать мысль, что проиграла.
Проиграла этот гейм, мама.
Дверь запела, выдав жалобные ноты, и отворилась. На пороге стояла Белка.
* * *
Взгляд. У моей Белки раньше не было такого взгляда. Если бы можно было дать ему вкус и цвет, то я назвала бы его горько-солёным и лимонно-жёлтым.
Мы смотрели друг на друга несколько бесконечно-долгих секунд. В этих секундах вмиг промелькнула вся наша с ней жизнь. «Как перед смертью», – вдруг подумалось мне. И ей, возможно, тоже.
Я сидела на бортике ванны и не дышала. Другая я, оставшаяся в иной жизни, которая закончилась, как только я села в машину к Зверю, – та, неимоверно другая я, лучшая я кинулась бы Белке на шею, обняла бы, закричала бы, что всегда верила: она, Белка,
