очень возбудился, уверяя меня своим честным словом, что все, что он сказал, было правдой. Тогда я потребовал, чтобы он изложил ультиматум в письменной форме. Я сказал ему, что это необходимо, так как иначе Временное правительство, которому я, как министр-председатель и военный министр, должен был передать ультиматум Корнилова с требованием отставки правительства, сочтет меня сумасшедшим. Львов записал ультиматум по пунктам:

1. Объявление военного положения в Петрограде.

2. Немедленная отставка правительства.

3. Мой отъезд в ту же ночь вместе с Савинковым в Ставку, где мы должны были предоставить себя в распоряжение Корнилова.

Я положил письменный ультиматум в боковой карман и договорился со Львовым встретиться с ним в семь часов вечера в междугородной телефонной станции в Военном министерстве, откуда мы должны были связаться с генералом Корниловым в его Ставке. По дороге в министерство я еще питал некоторую надежду, что ультиматум и весь мой разговор со Львовым были страшным сном. Львов опоздал на встречу. Нельзя было терять время. Я вызвал Корнилова и от своего имени и от имени еще не приехавшего Львова начал расспрашивать Корнилова по всем пунктам ультиматума якобы с целью проверить требования генерала. Я хотел быть абсолютно уверен, что ультиматум был от его имени. Я задавал наводящие вопросы, на который мог ответить только человек, досконально знакомый с содержанием ультиматума. Ответы генерала Корнилова показали, что он хорошо разбирается в этом вопросе и полностью его одобряет. Особенно убедительным был его последний ответ. Не упоминая Савинкова, имя которого фигурировало в ультиматуме, я спросил:

— Мне приехать в Ставку?

Генерал Корнилов ответил:

— Да, и с Савинковым.

Больше не могло быть никаких сомнений. Действовать нужно было с предельной быстротой. Когда я выходил из телефона, меня встретил Львов. Мы вместе вернулись в Зимний дворец. Там, в своем кабинете, я повторил ему свой разговор с генералом Корниловым. Львов опять подтвердил и все объяснил. В темном, дальнем углу большого кабинета, незаметно для Львова, сидел чиновник Министерства внутренних дел. Он слышал наш разговор и отметил заявление Львова. Закончив разговор со Львовым, я вышел в коридор, вызвал дежурного офицера и приказал ему арестовать Владимира Львова, бывшего члена Временного правительства.

Через час я представил доклад Временному правительству вместе с обличительным ультиматумом и получил от кабинета чрезвычайные полномочия на ликвидацию корниловского мятежа, который вот-вот должен был начаться с ожидаемым с минуты на минуту приходом войск Крымова в Петроград.

Я не буду вдаваться в подробности. Как я и предсказывал, мятежный генерал вдруг оказался без войск и железных дорог и отрезан в Ставке от всей страны. Без единого выстрела мы одержали победу, так как рядовой состав даже «Дикой дивизии» отказался следовать за своими офицерами, когда посланные мной эмиссары, чтобы остановить и арестовать Крымова, сообщили войскам о том, для чего их используют. Самого Крымова доставили ко мне в кабинет под конвоем. Находясь под арестом в моем кабинете, генерал Крымов покончил жизнь самоубийством, выстрелив в себя из револьвера.

30 августа приключение было закончено. 31 августа я издал приказ по армии и флоту, рисовавший картину анархии и деморализации, вновь вызванных корниловской авантюрой.

После ареста Корнилова и его ближайших соратников сторонники корниловского движения развернули в печати широкую кампанию против Временного правительства. Обильно снабженные средствами, они успешно распространяли ложь о том, что никакого заговора не было, что Корнилов стал жертвой «недопонимания» между ним и Временным правительством. Утверждали даже, что я состоял в «сговоре» с Корниловым через Савинкова и «предал» его под давлением Советов. Это клеветническое изобретение было немедленно подхвачено большевиками, которые использовали его как динамит, с помощью которого им удалось в течение нескольких дней разрушить доверие рядовых армейских чинов к Временному правительству.

Восстание Корнилова разрушило всю работу по восстановлению дисциплины в армии, достигнутую почти сверхчеловеческими усилиями.

Ленин, еще скрываясь, сразу понял значение услуги, оказанной ему организаторами корниловского мятежа.

«Генерал Корнилов, — писал Ленин в ЦИК большевистской партии из Финляндии, куда он бежал после издания моего июльского приказа о его аресте, — открыл перед нами совершенно неожиданные перспективы. Надо действовать немедленно».

Движению большевиков способствовал спровоцированный корниловским мятежом кризис в партиях, входивших в правительственную коалицию. Сочувствие, которое питали к Корнилову многие видные либералы, вызвало среди социалистических партий сильное движение против продолжения сотрудничества с буржуазными партиями. Временное правительство уже не могло оставаться в том составе, на котором оно базировалось в день корниловского мятежа. Была создана Директория, от имени которой я должен был вести длительные переговоры с соответствующими партиями о восстановлении правительственной коалиции. Все эти разговоры оказались бесконечными, поскольку в возможность восстановления взаимного доверия между сторонами практически никто не верил.

Тем временем под влиянием большевистской пропаганды и демагогии поднялась новая волна анархии и разложения. Восстание Корнилова было подавлено 30 августа. 5 сентября впервые после революции президиум Петроградского Совета был захвачен большевиками. Сформировав из солдатской части Совета военно-революционный комитет, Троцкий стал готовить гарнизон к очередному восстанию против Временного правительства.

Как и в начале марта, на мой стол посыпались ворох телеграмм о местных восстаниях и мятежах, аграрных волнениях, нападениях солдат на офицеров и т. д. Но тогда, весной, все надежды были впереди. Теперь, осенью, все огни надежды гасли. Возродившаяся анархия внутри страны вскоре соединилась с новой волной массового дезертирства с фронта.

Эта трагедия произошла как раз в то время, когда все наши жертвы должны были найти свое оправдание. Австро-венгерское правительство, осознав несостоятельность положения Австро-Венгрии, обратилось к Временному правительству с просьбой о заключении сепаратного мира. Этот ход они сделали, не поставив в известность Берлин. Это имело особое значение, поскольку министр иностранных дел Терещенко уже давно готовил при содействии дипломатических представителей США в Болгарии и Турции план переговоров, который означал бы выход Болгарии и Турции из войны. Не могло быть сомнений, учитывая пример Австрии, что аналогичные мирные предложения вскоре последовали бы из Софии и Константинополя. Выход в Средиземное море был бы открыт для России. Блокада России была бы прорвана, и Германия оказалась бы в полной изоляции в Европе. Россия была на пороге своей величайшей победы.

Вместо победы мы получили Брест-Литовск. Известие о сепаратном мирном предложении Австрии достигло Петрограда 23 октября. 25 октября внезапно и неожиданно — неожиданно для нас, но не для Берлина — пришла большевистская контрреволюция. Большевистский генеральный штаб первоначально запланировал восстание на день предполагаемого переезда Временного правительства в Москву, который должен был состояться не ранее начала ноября.

Глава XVIII