учиться и умереть здесь. В годы войны, особенно в 1916 году, здесь разразился ужасный голод, вспыхивали эпидемии, погибла масса людей. Их книги повсюду валялись в большом количестве, особенно в еврейском квартале Старого города Меа Шеарим, и в них преспокойно селились жучки.

Авраам Ицхак Кук. 1924

Стены домов в этом районе были обклеены бесчисленными прокламациями, в основном проклятиями в адрес ведущих сионистов, их учреждений, школ и других творений сатаны. Что бы ни предприняли сионисты, новые проклятия им были гарантированы. Взять хотя бы открытие Еврейского университета на горе Скопус[235] – так уж было со времён визитов в Палестину Мозеса Монтефиоре и открытия школы имени Лемеля[236]. Да что там, даже главный раввин Святой Земли Авраам Ицхак Коэн Кук, один из великих, выдающихся деятелей национального обновления, не избежал проклятий и угроз фанатиков[237]. Так что он был вполне диалектическим раем, этот Меа Шеарим, как это, вероятно, и свойственно природе всякого рая. Но кто же представлял змея? Проклинающие и анафематствующие – или мы, кто вскарабкался на стены этого рая снаружи, как показано на старинных изображениях Эдема и его стен? Вот в чём вопрос.

Книгами, вообще говоря, торговали широко, но рынка каббалистических книг практически не было. Последние каббалисты «Бейт-Эль» и других иешив, таких как «Шаар ха-Шамаим» и «Порат Йосеф», всё ещё действовали в Иерусалиме. «Бейт-Эль» был центром притяжения для приверженцев почти двухсотлетней непрерывной традиции, целиком посвящённой погружению в лурианскую каббалу и мистическую молитву, как это было изложено в мельчайших деталях медитативной практики раввином Шаломом Шараби, который в середине XVIII века стал руководителем иешивы и авторитетом для всех мистиков, отданных молитве. Но ни одну другую каббалу, кроме лурианской, они не признавали. В их глазах всякая другая каббала была недостойна ни доверия, ни серьёзного изучения. Поэтому они отвергали все каббалистические книги, не соответствующие их взглядам, и уж тем более произведения хасидской литературы, в которых видели род популярной каббалы, не соразмерной их духу. Лишь спустя годы я узнал, что некоторые из них тайно обращались к писаниям Авраама Абулафии и копировали их для себя, но эти книги в печать не попали. Вышло так, что я стал одним из немногих покупателей на этом рынке, и будь у меня побольше денег, я бы стал его хозяином ещё прежде, чем другие собиратели – как Агнон, д-р Исраель Мельман[238], Залман Шокен и рабби Иегуда Лейб Фишман (Маймон)[239]составили мне конкуренцию. Одним словом, моя растущая страсть к собирательству книг, ограниченная лишь размерами моего тощего кошелька, получила великое развитие. У меня скопилось множество каббалистических книг самых разных родов и видов. Каким праздником – а заодно и первым случаем войти в долги – стал для меня день, когда рабби Йосеф Гершон Горвиц, раввин Меа Шеарим, один из самых уважаемых и почтенных местных деятелей, противник всякого фанатизма, продал свою замечательную библиотеку, чтобы дать своей дочери достойное приданое! По юношеской своей глупости я как-то раз опубликовал «негатив» своего книжного собрания, т. е. список каббалистических и хасидских книг, которых у меня не было. Тем самым я вручил остальным собирателям чудесное средство обойти меня на книжном рынке. Но у такой поспешности была причина. До этого я поведал Агнону об этой своей неординарной идее, и он сказал: Могу предложить два названия для подобной брошюры, пока ещё не использованные ни для одной еврейской книги. Назови её «Я ищу книги мои» (по ассоциации с Быт. 37:16[240]) или «Идите с миром» (ср. Быт. 44:17[241]) [что можно понять и буквально как «Приидите к Шолему». (В иврите всегда придавалось большое значение неоднозначности заглавий.)] Второй заголовок очень меня позабавил, и я выбрал его. Да и можно ли было придумать для моего буклета более подходящее название?

Надо сказать, что мне пришлось доплачивать лишнее за своё упрямство по части использования иврита и только иврита в разговоре с книготорговцами. Я, вообще говоря, читал на идише и даже рассказал выше историю моего перевода книги «Изкор» с идиша на немецкий, но говорить на нём у меня практически не было случаев, да я их и не особо искал. Разумный покупатель говорил с продавцами Меа Шеарим на идише, и тогда переговоры проходили в спокойной атмосфере, а книги обходились дешевле. Но мой ивритский фанатизм, проявленный именно здесь, обходился мне довольно дорого.

Сефардские раввины. Иерусалим. 1916

Хуго Бергман поддерживал многочисленные связи с людьми самых разных кругов: с рождёнными в Земле Израиля сефардами и ашкеназами, с иммигрантами второй алии, иммигрантами из Чехословакии и т. д. Я и сам за два года познакомился со многими из них. В первые же месяцы у меня сложились дружеские и взаимно уважительные отношения, скажем, с известным офтальмологом Альбертом Тихо и его женой Анной, художницей, очень щедрой и гостеприимной парой. Разговоры в их доме о событиях в стране и культурной жизни были очень содержательны, а рассказы хозяина дома о его богатом опыте общения с еврейскими и арабскими пациентами свидетельствовали о большой мудрости и прекрасном чувстве юмора[242].

Строительство больницы Шаарей-Цедек. Иерусалим. 1900–1901

Эша была дочерью очень набожного человека, врача, который учился вместе с д-ром Моше Валахом, основателем больницы Шаарей-Цедек, и впоследствии оставался с ним дружен[243]. После нашего брака д-р Валах нередко приглашал нас по субботам и разным праздникам на общую трапезу, и мы привыкли почитать этого превосходного человека, который при всём своём религиозном рвении по праву пользовался уважением иерусалимцев всех сословий и даже своих политических противников. Этот странный холостяк был редким примером безграничной преданности своей врачебной профессии, и слухи о его характере и поступках ходили по всему городу. Мы несколько раз обедали у него с доктором Якобом Исраэлем де Хааном за год до убийства последнего. Де Хаан, адвокат, поэт и пылкий борец с сионизмом, против которого он стал выступать после иммиграции в Эрец Исраэль[244]. Д-р Валах никоим образом не поощрял обсуждений этого государственного вопроса за своим столом, но де Хаан, узнав, что мы с Эшей сионисты, не стал сдерживать свой язык и обрушил на наши головы поток пылающей серы и напророчил нам плохой конец. Не в силах разрядить царившее напряжение, Валах затянул субботние гимны, призывая всех нас «присоединиться к прекрасным мелодиям и искусному пению». Де Хаан переночевал в