Шрифт:
Закладка:
Глава 12. Васильев — Parautopia — Абдуллаева
Презентация этой книги, изданной в театральной серии издательства «ABCdesign», прошла в «Электротеатре Станиславский» 27 сентября 2016 года.
Нынешняя книга, вышедшая в том же издательстве, что и нашумевший «Постдраматический театр» Ханса-Тиса Лемана, стала трудным чтением и для театральной общественности, и для исследователей искусства — ее обсуждают, но о ней почти не пишут в профессиональных изданиях. На презентации в «Электротеатре Станиславский» осенью 2016 года огромное количество людей просто не поместилось на основной сцене и смотрело трансляцию внизу, в фойе. Васильев остается одним из притягательных и малодоступных «спикеров» современности.
Упорство Абдуллаевой, на протяжении многих лет в разных точках мира встречавшейся со своим героем, сделало эту утопию реальностью. Характер собеседницы, ее живой, не скрытый за литературой характер, внимательность и своеволие оценены Васильевым: «Охотилась за многими моими „я“, но не убивала их в наших рощах и на окраинах чужих городов, а выращивала что-нибудь замечательное и неожиданное даже для меня самого», — пишет он про Зару Абдуллаеву. Интервьюер хотела сделать книгу, где звучали бы интонации Васильева. Получилась вещь на два голоса: не зря на форзаце через слеш напечатаны инициалы — А. В. / З. А. Внутри 400-страничного тома разворачивается пространство театральной утопии, напрочь лишенной идеализации. Построено оно как сложное, без разжевывания, размышление двух собеседников, один из которых — Васильев — обладает природным, практически несносным, по словам Абдуллаевой, перфекционизмом.
В корпусе текстов «Параутопии» — восемь разговоров, ранее публиковавшихся в «Искусстве кино» (Васильев замечает, что всегда предпочитал этот журнал театральным), один из «Театра», запись репетиций спектакля «Шесть персонажей в поисках автора», найденная Анатолием Голубовским в архиве своего отца, и прочитанная в 2000 году в парижском «Одеоне» лекция «От Гротовского к Станиславскому». Между ними — великолепно сделанные, острые тексты Абдуллаевой, в частности о спектакле Васильева «Серсо» в двух ипостасях: сценической и экранной. Тематически разнородные, эти размышления легко монтируются с диалогами — как если бы один из собеседников, коротко поговорив в соседней комнате на принципиальную для него тему, вернулся к своему визави и продолжил разговор.
Отпечаток невозможной земли в материи воздушного голоса
(Речь на презентации книги «PARAUTOPIA» в «Электротеатре Станиславский»)
Запрещает себя говорить,
запрещает себя подтверждать.
Но как невидимка бывает облеплен и выдан зрению
ливнем,
так и не слово зияет среди
книги вслух,
смеха, гóлоса,
песен в такси, в унисон
в ухо стонов и пересказа кино,
океана с обеих сторон, новостей
нашего горя сквозь свет, болтовни по ночам —
и все больше в дыре не слышна умолчания весть,
все яснее, зачем.
Приветствую вас, зрители, пришедшие на презентацию книги, — и очень вам завидую, потому что книжка эта сейчас реально у вас в руках. Знаю, она прекрасно издана, потому что в этом же издательстве — «ABCdesign» — выходил пару лет назад и Ханс-Тис Леман, «Постдраматический театр», который я переводила. Хорошо представляю себе, какое замечательное там оформление, какого качества типографская печать, — это одна и та же театральная серия, которая будет существовать теперь и будет развиваться и дальше (в планах издательства — Антонен Арто). А у меня эта книжка пока — только в компьютере, это, конечно, не совсем то, но я могу постараться представить себе эту самую — «Параутопию».
Итак: «Утопия» — место, которого нет, небывальщина, куда не попасть, даже если очень хочется, — как в этот домик колонистов из «Серсо», — даже если только туда и стремишься, утопия так и останется недостижимой. Но всегда можно быть рядом — всегда можно оставаться где-то по соседству, там жить, там поселиться, об этом говорить, вокруг этого кружиться… Вот ведь как — есть, скажем, «пара-докс», то есть существует «докса» — «знание», «вера», нечто твердое, прочное, и «пара» — что-то вокруг, что-то, что все переворачивает, «парадокс» — нечто совсем перевернутое, иное, искаженное? — о нет, скорее — совсем по-новому выстроенное знание!
«Пара-фраза» — мы говорим некую законченную фразу — и потом иносказательно повторяем ее же другими словами. Красим другими красками — и она поворачивается совсем другим боком, гораздо острее, гораздо неожиданнее… Или, скажем, «пара-бола» (греч. παραβολή) — геометрическое место точек, камушков, равноудаленных от некой заданной прямой или некой фиксированной точки. Еще так называют «возле-брошенное-слово», то есть слово, которое не называет свой предмет точно, слово, которое держится по соседству, рядом, где-то в размытой, сияющей близости значений сопутствующих.
Об этом много рассказывал Сергей Сергеевич Аверинцев, он занимался Платоном, он занимался Византией, он занимался вообще много греками. И для него это представление о «рядом-брошенном-слове» было очень важным. Я-то вообще видела его еще живьем, когда в старших классах и на первом курсе университета бегала на его лекции. Знаете, он потом преподавал в ГИТИСе, да, были времена, когда Аверинцев приходил в ГИТИС, а, скажем, во ВГИК приходил и читал лекции Мераб Мамардашвили…
Так вот: Сергей Сергеевич прекрасно разговаривал. У него никогда не было бумажек, записок, он говорил поэтически, очень красиво… Но вот каждый раз, когда он подходил к важной мысли, к чему-то, что ему самому было очень дорого, к чему-то, что было сложно… Ну, например, когда он начинал говорить о метафизике, о сущности Бога, он вдруг запинался, как если бы не мог найти подходящего слова… Не потому, что не умел сказать, — он был прекрасный ритор, оратор, но просто бывает очень важно — вот так, в момент, когда говоришь, не тыкать пальцем «в десятку», а просто так и оставаться рядом, по соседству, — вот ровно так, как это делается здесь, в «Параутопии».
Вообще, если книжка сложилась, если книжка произошла — за все это мы должны благодарить прежде всего Зару Абдуллаеву. Она от Васильева не отставала. Он там пишет, как они встречались и эта маленькая женщина, упрямая, упорная, в черных чулочках, во французских «балетках», как она бегала за ним, как она упорно требовала — требовала, чтобы он говорил, чтобы он с ней беседовал, чтобы вступал с
