стене около двери висит на гвозде смятая тетрадка, захватанная грязными руками, карандаш и записка с просьбой «записывать адрес по поводу любой починки». Но теперь этот старик сидит за столиком, торжественно, словно аист, посматривает по сторонам, испытующе оглядывает подвижную фигурку буфетчицы, усталого официанта и соседку в пальто, наброшенном на плечи, готовую вот-вот уйти, но продолжающую сидеть и слушать, что ей рассказывает девушка с невыразительными глазами. В глубине помещения сидит еще человек, но это не клиент, а музыкант, один из тех бродячих музыкантов, которые кочуют из заведения в заведение. Дождь загнал его в это маленькое кафе. Музыкант одет в длинное широкое пальто, застегнутое сверху донизу, похожее на старую серую рясу. Он сидит неподвижно, опустив голову на грудь, ничего не заказывает и словно прислушивается к каким-то звукам внутри себя, невнятным и надоедливым, как жужжание мухи.

Иногда, и это чаще всего бывало вблизи от больших фабрик, хлебопекарен, трамвайных парков, рынков, Килиан и Франчиска, промокшие до костей, попадали в пивные, которые были не больше описанного только что кафе, но многолюднее, полные шума и плотного табачного дыма. Они тихо пробирались внутрь и присаживались к столику, занимаемому обычно целой семьей или большой группой рабочих, которые пили красное разливное вино. Килиан и Франчиска превращались как бы в детей, начинали заговорщически шептаться и беспричинно хохотать, довольные тем, что затерялись в массе людей среди шума и непроглядного дыма. Килиану и Франчиске обычно казалось, что они попали в набитый битком железнодорожный вагон. И вот удача: они нашли два свободных местечка. Теперь они могут доброжелательно посматривать вокруг себя на чужих, незнакомых людей, с легкой улыбкой слушать их. Через некоторое время они сами начинают разговаривать, рассказывать, спрашивать и смеяться, став уже частью этой толпы.

Несколько раз Килиан и Франчиска заходили в ресторан, расположенный в парке, но все там выглядело так бесцветно и скучно, что они быстро убегали на свой островок, напоминавший им тот счастливый вечер, когда мимо них пролетали лебеди и вместе с порывами ветра через неподвижное темное зеркало вод доносилась музыка.

Франчиска жила в национализированном доме и занимала одну комнату в квартире, принадлежавшей бывшему хозяину этого дома, высокому старику Алеку Лелеску, которого и встретил Килиан, когда впервые пришел к Франчиске. Старик был вдовцом. Вторая его жена умерла от рака, и у самого старика на левом ухе была раковая опухоль. Жил он вместе с тремя детьми: двумя сыновьями и дочерью.

Алеку Лелеску был из разбогатевших крестьян. Родился он где-то возле Арджеша. Сначала он брал в аренду землю и разводил овец, присматривать за которыми нанимал пастухов. Потом он построил в селе ветряную мельницу, удвоившую и утроившую его капитал, и стал скупать и продавать хлеб, крупный рогатый скот, установив связи с дельцами из Бухареста, особенно с одним парализованным ростовщиком по имени Теодор Теодореску и с евреем Леоном Шмиловичем, агентом и доверенным лицом одного крупного экспортера скота. Не прошло и десяти лет, как Лелеску продал землю, стада овец, овчарни, мельницу и переселился в Бухарест, где приобрел на улице Логофета Тэуту старый, не очень большой дом, при котором был длинный двор и огромный сад. В этом саду он выстроил стойла и занялся исключительно перепродажей скота, обделывая дела со Шмиловичем, а на первых порах и с ростовщиком Теодореску. Спустя пять лет Лелеску посреди длинного неуютного двора построил двухэтажное мрачное здание с полукруглыми окнами, решетками, балконами на деревянных столбах, являвшими грубую смесь национального стиля со всяческими иностранными заимствованиями, которые занесли итальянские каменщики, наводнившие Бухарест в конце прошлого века. Вилла Лелеску имела полуподвал, и до высоко поднятых окон первого этажа стены дома были выложены глазированной плиткой яркого небесно-голубого цвета. Комнаты были просторные и светлые, с зеркалами во всю стену и дубовыми паркетными полами. Лелеску намеревался сломать старый дом, выходивший на улицу, разровнять двор, обсадить его кустами туи и обосноваться в своей вилле всей семьей. Но национализация застала его еще в старом доме. В течение недели вилла была заселена чужими людьми, и даже старый дом, где жил Лелеску, периодически осаждался инспекторами жилищного отдела в поисках излишков площади. В этом доме Франчиска занимала комнату, которую старик Лелеску за определенную сумму уступил было врачу, старому холостяку, но тот неожиданно женился, познакомившись на курорте с какой-то вдовой из города Т., где жила семья Франчиски. Через этого врача Франчиска и получила комнату после того, как ее родители должны были еще раз выплатить отступные Лелеску.

Дети Лелеску были уже взрослыми: старшему сыну, Джиджи, было тридцать три года, дочери Мелании — двадцать девять, второму сыну, Паулю, исполнилось двадцать восемь. У старшего не было определенных занятий, он подружился с бывшим компаньоном отца Шмиловичем и вместе с ним занимался сомнительными спекуляциями, совершая длительные поездки по стране. Мелания работала в гостинице «Атенэ Палас», а младший сын Пауль служил бухгалтером в больнице Колентина.

Старик Лелеску, несмотря на свои семьдесят с лишним лет и страшную болезнь, подтачивавшую его, все еще оставался сильным и деятельным. Он не только содержал сам себя, но и помогал детям, особенно младшим, которые, хотя и получали заработную плату, вечно были без денег. Каждое утро он отправлялся на рынок Обор, где встречался со знакомыми крестьянами, и приносил домой яйца, брынзу и другие продукты. Иногда он приводил телят, которых резал у себя во дворе, или приволакивал мешки хлеба (у него были связи с людьми, ответственными за распределение хлеба в этом районе). Хлеб он перепродавал крестьянам, снабжавшим его продуктами. Семья жила хорошо благодаря спекуляциям старика Лелеску. Его массивная фигура, выразительное лицо, повязка, прикрывающая левое ухо, пораженное болезнью, походка, несколько замедленная, но сохранившая еще прежнюю порывистость, вначале производили на Франчиску большое впечатление. Кроме жителей ближайшего околотка, которые покупали у дядюшки Алеку то яйца, то мыло, конечно, по повышенным ценам, около дома все время вертелись какие-то подозрительные личности: старьевщики, цыгане, маклеры, бродяги — мальчишки лет шестнадцати-восемнадцати. Некоторые из них, появившись раз, исчезали бесследно, другие приходили постоянно. Среди последних особенно выделялись двое: старик, напоминавший византийского святого, худой, с огромным крючковатым носом и большими блестящими глазами (года два назад его выпустили из тюрьмы, где он сидел за укрытие краденого), и маленький человечек, необычайно похожий на лягушку, о котором никто ничего не знал. Звали его Кирилэ, и внешность у него была действительно отталкивающая: тщедушное, плоское тело с неестественно узкими плечами и короткими руками, огромная сплюснутая голова, большие оттопыренные уши. Когда Кирилэ шел по улице, на него оборачивались, настолько он