Шрифт:
Закладка:
— Ей около тридцати, как и мне. Родители по рождению немцы.
— Красивая?
— Какая разница? Я не присматривался.
— Может, Линда тайно в тебя влюблена, бедняжка? Мечтает, чтобы ты подошел, поцеловал? Мечты о поцелуях, которые никогда не сбываются…
Это было сказано тихо, едва слышно. Анри не понравился ее отсутствующий взгляд. Элизабет была сейчас где-то далеко, и от него, и от Нью-Йорка, в каких-то таинственных далях.
— Ты сейчас точно говорила о Линде? — со вздохом произнес он.
— Ну да! — Молодая женщина вздрогнула, как при внезапном пробуждении. — Извини, я как-то привыкла жалеть женщин. По сравнению с мужчинами, у них так мало свободы. Пока мы были помолвлены, Ричард был очень ревнив. Он пытался с этим справиться, но я уверена, что он бы постоянно меня контролировал. Каждую минуту!
— Когда кого-то любишь, ревнуешь, Лисбет. Мне самое время встревожиться, потому что по поводу Линды ты, похоже, совершенно спокойна.
— Зачем ревновать, когда ты, Анри, к ней равнодушен? Мы сейчас тратим на бесполезные разговоры то малое время, которое нам осталось.
Элизабет с сожалением посмотрела на часы. Сегодня ни чай, ни эти прощальные минуты, обычно такие приятные, не были ей в радость. Все шло вразрез с ее желаниями. До сих пор их с Анри тайные свидания проходили гладко, без единой фальшивой нотки. Чаще всего они сразу ложились в постель, ласкались, целовались, болтали о детях и о чем-то банальном. А утолив любовный жар, вместе полдничали.
— Милый, мне пора, — постаралась она сказать как можно мягче. — Совсем забыла: в воскресенье нас ждут Рамберы!
Луизону будет приятно увидеться с Тони. Я приду с Антонэном, познакомитесь поближе.
Это уже вошло в традицию. После переезда из Бронкса на 42-ю улицу в округе Манхэттен Леа и Батист Рамберы не реже чем раз в месяц приглашали в гости Элизабет и Анри с детьми.
— Ты еще никогда не водила к ним сына, Лисбет. Прошу, не думай, что обязана. Из-за того, что я сегодня сказал.
— А ты, пожалуйста, перестань травить себе душу. Антонэн страшный непоседа, поэтому я предпочитаю оставлять его под присмотром ма. Анри, имей терпение! Я тебя люблю и обещаю подумать о нашем будущем!
Молодая женщина встала и, улыбаясь, надела жакет. Он, тоже приободрившись, ее обнял. Какое-то время они нежно целовались.
— Значит, увидимся у Рамберов в воскресенье? — сказал Анри. — А сейчас ты куда?
— Мои планы не поменялись: еду к дяде Жану. Не волнуйся, возьму такси. Автомобили — чудесное изобретение, поражаюсь тому, что мы обходились без них раньше. Если что-то с Агатой, звони. Я о ней позабочусь. И не смей просить о той же услуге Линду! Обещаешь?
Элизабет игриво нахмурилась, изображая ревность. Анри досадливо улыбнулся. Он все прекрасно понял.
— Обещаю!
Когда она ушла, накатило глубокое уныние. Он вернулся за стол, посмотрел на чашки, заварник, кусок кекса, к которому Лисбет не прикоснулась.
— Какой же я все-таки идиот! — Он тихо вздохнул. — Лучше б молчал!
Улица Бродвей, протянувшаяся через весь Манхэттен, с севера на юг, была колоритной, красочной, оживленной в любое время суток. Элизабет решила немного прогуляться пешком и уже потом подозвать такси — ей надо было успокоить нервы и упорядочить мысли.
«Почему Анри сегодня мне все это сказал? Наверное, я сама виновата.
Если б я не пожаловалась на дядю Жана…» — начала она упрекать себя, не ступив и пары шагов.
Она рассеянно поглядывала на витрины магазинов, но ни разу не остановилась, чтобы рассмотреть получше выставленные там товары. Ей случалось приобрести игрушку Антонэну в те дни, когда она бывала у Анри, но сейчас, расстроенная, она об этом даже не вспомнила.
На тротуарах было людно, по дороге сновали конные упряжки, автомобили, омнибусы, велосипеды — двух- и трехколесные. Поравнявшись с Лицейским театром39[39], она вспомнила вечер 1903 года, когда они с Мейбл и Эдвардом были на спектакле «Гордый князь», премьера которого состоялась 2 ноября в том же году.
«Театр такой красивый! Мраморные лестницы, бархатный занавес, всюду позолота! Места у нас были на балконе…»
Пришлось признать очевидное: она действительно ценит роскошную жизнь, которую ей обеспечивают Вулворты, не меньше, чем свою свободу. Выйдя за Анри, она лишится и того, и другого… Элизабет стало стыдно. Можно, конечно, убедить себя, что единственная проблема — Антонэн… И тут она вспомнила, как недавно мальчик прошептал: «У меня нет папы, и у тебя, мамочка, тоже!»
Грустная Элизабет поискала глазами такси. Она шла пешком довольно долго, нужно было поспешить. Показался автомобиль с привычной вывеской. Шофер притормозил и свернул к тротуару, как только она махнула рукой.
Устроившись на заднем сиденье и только тогда отметив, что ноги очень устали, Элизабет встретилась глазами с прохожим, который на плече нес метлу, а в руке — ведро. На голове у него была грязная фуражка, худое лицо наполовину было скрыто под седеющими усами и бородой. Одежда — жалкие лохмотья. Отсутствующий взгляд…
Она подумала, что вот он — символ нищеты, один из многочисленных скитальцев, ищущих в громадном городе хоть какую-то работу, а чаще — подаяние.
«Во что я превратилась? — спросила она себя. — Гордился бы дедушка Туан такой внучкой? Па осыпает меня подарками, ма хочет, чтобы я была элегантной. Антонэн избалован не меньше. А у Анри — тяжелая работа, и он выкладывается за каждый пенни. Я пользуюсь его любовью, а сама не желаю ничем пожертвовать ради него!»
Элизабет вышла из такси перед бакалейным магазином Дюкенов. Настроение у нее было скверное, воинственность как-то поугасла. Бонни смотрела на нее с опаской, хоть и пыталась улыбаться. Из подсобки доносился детский плач. Женщины обнялись без привычного энтузиазма.
— Бонни, может, Уильям проголодался?
— Нет, просто зубки режутся. Аптекарь (он ирландец) продал мне кусочек корневища ириса, — стала объяснять подруга. — Говорит, это успокаивает боль у таких деток.
— Правду говорит. Я тоже им пользовалась, чтобы Антонэн меньше плакал. Бонни, а где мой дядюшка? Я приехала, чтобы положить конец его каверзам.
— Каверзам? Видит Бог, Лисбет, ты преувеличиваешь! — возмутилась та. — Но можешь оттягать Жана за уши, если тебя это порадует. Он укачивает своего отпрыска.
Замужняя женщина и мать, Бонни теперь улыбалась гораздо реже, чем раньше. Раздосадованная Элизабет открыла застекленную дверь, украшенную кружевной занавеской, и оказалась в подсобном помещении, обустроенном под детскую. За ее спиной зазвенел дверной колокольчик, и в магазин вошли две посетительницы.
— А, вот и племянница явилась! — буркнул Жан. — Я тебя так скоро не ждал. До срока еще девять дней!
Уильям,
