Сегодня, вопреки обыкновению, ее любовник не спешил. Осыпал поцелуями ее волосы, и шею, и плечи, но прилечь на кровать не просил. Элизабет сама сняла юбку и ногой отшвырнула ее на паркет.

— Присядь, моя сладкая, я сниму чулки, — ласковым голосом предложил он.

Молодая женщина послушалась, присмотрелась к нему повнимательнее. Она привыкла доверять интуиции и сразу поняла, что его что-то беспокоит.

— Что-то случилось? — спросила она. — Ты все думаешь про Агату? Нет, это другое!

— Если скажу, рассердишься.

Узнать было интересно, но с этим можно и повременить… Какое-то время Элизабет не сводила глаз с золотисто-каштановой макушки Анри, который отстегнул подвязки и стал скатывать вниз шелковый чулок.

А потом чмокнул ее в обнажившуюся коленку.

Для Элизабет это был удар в самое сердце. Она вспомнила, что Жюстен сделал то же самое в той каморке в конюшне.

«Теперь я знаю! — сказала она себе, поражаясь очевидному. — Анри напоминает мне Жюстена, тоже ласкового, внимательного, нежного. Я до сих пор думаю о нем. Я потеряла его, и это до сих пор меня гложет… Надо было выбросить оловянного солдатика, его подарок!»

На глаза моментально навернулись слезы. В письмах от Дюкенов про Жюстена не было ни строчки. Она поступала так же, никогда не спрашивала о нем.

— Лисбет! — позвал Анри. — Я тебя расстроил?

— Нет, что ты! Пожалуйста, поцелуй меня, и побыстрей!

Она легла поперек кровати, увлекая его за собой. Он потерся лбом у нее между грудями, потом чуть приподнялся, чтобы опьянить ее страстными поцелуями. Чуть не плача, Элизабет в спешке стянула муслиновую комбинацию, а потом и шелковые трусики.

— Я мерзну, согрей меня! — взмолилась она.

Анри тоже разделся. Скоро оба были обнажены, оба — в хаосе из простыней и одеял. Элизабет требовала молча, едва заметными молящими жестами, ласками, заставлявшими его забыть о внешнем мире. И ее любовник подчинялся, заставляя ее трепетать от наслаждения.

Он коснулся губами коричневых сосков, затем пробежал по животу, бедрам, пока не приник наконец к теплому источнику, нежнейшему из нежных, наполненному соком, которого он так жаждал. Она коротко, словно с изумлением, вскрикивала, постанывала и изгибалась, впивалась пальцами любовнику в волосы.

Когда до экстаза оставалась какая-то секунда, Анри остановился. Он тоже едва сдерживался, чтобы не кончить. Пытаясь обуздать возбуждение, он лег с ней рядом, ласково привлек к себе и стал ласкать ее круглые груди, по его уверениям, «самые красивые в мире».

— Иди ко мне, — сказала она. — Иди! Я так хочу тебя!

Она дышала прерывисто — щеки пылают, глаза прикрыты — в ожидании прекрасного, неотвратимого момента, когда глубоко внутри все содрогнется сладостной волной и появится это восхитительное чувство забытья, парения, счастья, ощущаемого каждой частичкой тела… Анри вошел, как всегда, деликатно, безгласный в своем блаженстве, с сосредоточенным лицом. Он словно бы воздавал почести богине, и, по сути, именно это ощущение не покидало его с первого раза, когда они с Элизабет занялись любовью.

— За что мне такой подарок? — спросил он тогда. — Я недостоин.

Элизабет тогда только удивленно вскрикнула и впилась в его губы настойчивым, долгим поцелуем. То же она проделала и сегодня, целуя его без конца, пока он двигался в ней, постепенно набирая темп.

— Я так тебя люблю! — пробормотал он, хватая ртом воздух.

И замер, чтобы на нее посмотреть. Молодая женщина слабо улыбалась. Губы у нее были очень яркие, на перламутровой шее билась жилка… Она открыла глаза, посмотрела с изумлением, а потом схватила его за плечи, пробежалась руками по спине до самой поясницы. Кожа у Анри гладкая, упругая, и ласкать ее так приятно…

— Иди ко мне, умоляю! — выдохнула она.

— Красота моя, я уже в тебе, и это сводит меня с ума! — отвечал он, проникая глубже.

Наслаждение было так близко, и больше он ее не щадил. Она обвила ногами его бедра, чтобы приблизить и полнее принять собственный оргазм. Он в упоении застонал, когда она вдруг открылась вся, обессиленная, задыхающаяся, сотрясаемая сладостными спазмами.

Довольно долго они лежали, обнявшись, в приятном утомлении. Элизабет спрятала лицо на груди у любовника, который нежно ее обнимал.

— Мне бы так хотелось, чтобы ты никуда не уходила, — тихо признался он. — Осталась бы подольше… Мы вдвоем, но я знаю, что скоро ты уйдешь, и мне становится грустно.

— Анри, мне жаль, но я не могу. Из-за этого ты расстроился? Если да, то как я могу на тебя за это обижаться?

— Нет, Лисбет, тут другое. Если честно, я не понимаю, почему ты скрываешь наши отношения от родителей. Расскажешь им правду — и у Жана не будет повода тебе досаждать. Хотя, если честно, я с ним согласен. Так дальше не может продолжаться. Лисбет, мы оба свободны. Я помню и люблю мою покойную жену, ты — своего мужа, но мы еще молоды и можем изменить свою жизнь, стать парой.

Элизабет растерялась, не нашла что ответить. После короткого раздумья она спросила:

— Ты хотел бы, чтобы мы поженились? Анри, дело в том, что если я и скрываю наши отношения от родителей, то именно затем, чтобы меня не заставляли их узаконить. Я знаю па, он заведет ту же песню, что и дядюшка Жан!

Анри резко сел на кровати. Потом встал и подобрал с пола кальсоны и нательную майку.

— А, я все-таки зацепил за больное, как говаривал мой отец! — воскликнул он. — Мистер Вулворт не захочет, чтобы ты связала жизнь с типом, который работает в прачечной, да еще с двумя детьми!

Тут пришел черед и Элизабет спрыгнуть с кровати. Растрепанная, совершенно голая, она с обиженным видом переплела руки на груди.

— Больше никто не может диктовать мне свою волю: ни па, ни ма, ни дядя! — заявила она. — И не говори о себе с таким уничижением, Анри. Для меня все профессии хороши. Здесь, в Нью-Йорке, на американской земле, каждый может попытать удачи, и меня задевает тот факт, что социальные различия до сих пор имеют значение.

— В чем тогда проблема, скажи! — Его лицо выражало неподдельное огорчение.

— Не знаю! — отрезала она, поворачиваясь к любовнику спиной.

Он не мог не улыбнуться, очарованный этим зрелищем.

— Ты недостаточно сильно меня любишь, — вынужден был признать Анри.

Элизабет надела комбинацию, следом — юбку. На душе у нее было гадко. А когда она стала расчесываться перед стенным зеркалом, это уже было начало паники.

— Анри, ты чрезвычайно важен для меня, и я очень люблю