Я вот думаю, в акции, что ли, вложиться какие… Сейчас много чего предлагают. «Чара-банк», я слышал, у нас будет открываться, там проценты хорошие платят. Или вот еще «Русский дом селенга», «Хопер-инвест»… Вы, ребят, в бизнесе прошаренные, что скажете?

А что сказать? Ни Макс, ни Илюха еще не знают, что такое финансовые пирамиды. Сейчас, в 93-м, знаменитое МММ еще торгует компьютерами, а вклады начнет принимать только в следующем году. Но это не значит, что нет никаких других мошенников. И то, о чем говорил сейчас Макс, только капля в море.

— Ничего никуда не неси, — я покачал головой. — Если видишь сказочные проценты, знай, что это полная чушь. Лучше скупай валюту. Доллары, марки, фунты, да хоть голландские гульдены. Вот это надежно. Их никакие реформы не затронут, и в обменники ломиться не надо будет. Потому что сто долларов — это всегда сто долларов.

— Хорошо сказал, — одобрительно покивал Илюха.

— Только это не моя фраза, — я улыбнулся. — Так, услышал где-то краем уха.

— Спасибо за совет, Вадик, — Макс даже мне еще раз руку пожал. — Сразу видно, не зря ты в универе учился… Шаришь!

Если бы дело было в учебе! О реформах начала девяностых я помнил не только из курса экономики, когда получал второе образование уже в десятых годах, будучи успешным бизнесменом. Они у меня отложились в голове и по собственному опыту. Первой была павловская, 91-го года. О ней 22 января объявили по Центральному телевидению в девять вечера, а на размен дали только три дня — со среды по пятницу, с 23-го по 25-е. Я помню, что это была просто жесть. Давки в сберкассах, слезы и крики отчаяния. Кому-то, как рассказывали, повезло, потому что решением специальной комиссии можно было обменять деньги до конца марта. Но то были редкие счастливчики, да и суммы не превышали тысячу «деревянных» на человека.

Моей семье как раз не повезло — родители хранили большинство сбережений на банковском счете. А снять можно было всего пятьсот в месяц, кассиры даже специальные отметки в паспортах ставили, сколько выдали человеку. В итоге, конечно, все деньги удалось получить, но растянулось это надолго, а там и инфляция подоспела. Потом мы узнали, что в Москве и Ленинграде люди разменивали купюры в кассах метро и вокзалов, а еще у таксистов, которые не знали об указе. Кто-то прошаренный отправлял почтовые переводы и затем получал уже новыми деньгами. Был и другой лайфхак — приобрести билеты на поезда дальнего следования, чтобы потом их сдать. Но доверие к государству было потеряно, а вскоре оно само и вовсе распалось.

А ведь сейчас, в 93-м, проводится вторая реформа — уже Черномырдинская. Выводятся из обращения не только советские рубли, но и российские образца прошлого года. Мы-то все уже обменяли, причем не только на новые деньги, но и на те же доллары — после запуска собственного успешного дела родители мне верили почти безоговорочно. И я понимал, о чем говорит Макс, мы тоже гульдены брали, а еще британские фунты. Основную массу нужно было сбагрить до 26 сентября, времени впритык оставалось. Но вроде бы потом еще до конца года продлят[1], после разгона Верховного Совета по-другому никак. Люди злые будут.

— Ладно, дружище, — мы допили кофе, болтая о сложных временах и способах заработка, и пора было закругляться. — Если хочешь, возьми себе еще чего-нибудь за мой счет, попроси только записать. А мы с Илюхой пойдем, работа не любит ждать.

* * *

— Почти все дальнобои у нас под Корейцем, ты разве не знал? — мы сидели в кабинете у Жогина, который, как обычно, курил, и что-то в последнее время много и часто.

— И что?

— Как что? — искренне удивился партнер. — Ты же не первый день на свете живешь, Вадик, он же с них кормится. И берет не то чтобы много… а слишком жирно. Сами понимаете, парни, что перевозят сейчас в основном не дешевые рыбные консервы и не арбузы.

— И здесь татаро-монгольское иго, — попытался пошутить Илюха. — Одни баскаки кругом.

— Куда деваться, — развел руками Жогин. — Плюс город у нас та еще жопа мира. Не на торговых путях стоим. Можно, конечно, кого-то в Ярике найти, там водил явно больше, предложений хватает. Но по деньгам тоже много получится. Еще и с местной братвой нужно будет о безопасности договариваться.

— Будете в Семибратове, спросите за Прута, — я вспомнил и процитировал одного нашего старого знакомого.

— Не поверишь, Камень, тоже сейчас в голове всплыло, — хмыкнул Дюс. — Вадян я, хе-хе, здорово, тезка!

Получилось довольно похоже, и мы втроем засмеялись. Жогин Вадяна не знал, поэтому не оценил, лишь вежливо улыбнулся.

— Но это уже дело Севера будет, — добавил он. — Я имею в виду с ярославской братвой договариваться. Так-то это его груз по понятиям.

— Груз наш, — резко возразил я. — За крышу мы Северу отстегиваем, претензий друг к другу нет. С честно заработанного, как полагается. Но оборудование к уважаемому Григорию Андреевичу не относится никаким боком.

— Зря ты так, Вадик, — Жогин покачал головой, выпустив длинную струю дыма. — Сам же прекрасно понимаешь, о чем речь. Мы под Севером, его барыги, и наши грузы, наши сделки братвой считаются его грузами и его сделками. Чтобы никто вроде того же Корейца или Черепа на твои станки лапы не наложил. Понимаешь ведь?

— Понимаю, — стиснув зубы, ответил я.

Жогин прав, в этом времени так. И я не на него сейчас злюсь, а на эпоху и самого себя. Все ведь продумал, только этих запутанных взаимоотношений с теневым капиталом не учел. Но выход должен быть, и я его найду!

* * *

Где-то в городе

— Ну, что? — Евгений Михалыч затянул сигарету прямо в машине, и Илюха закашлялся. — Какие новости?

Белая «Вольво» неспешно катилась по Новокаменску, водитель включил шансон — то ли Наговицына, то ли Шуфутинского, Илюха не различал. Незнакомца, который в первый раз затащил его в салон и не хотел показывать лицо, сегодня опять не было.

— У Вадима проблемы с доставкой груза. Рассматривает варианты забрать напрямую в Новороссийске или доставить по железке до Москвы.

— Хитрый, сука, — одобрительно кивнул Евгений Михалыч. — Чтобы, значит, никому из своих не платить. А что, это мысль.