Плям закивал:

— Ага, тупо вставать и орать. Или петь. И пусть гоняется за нами по классу!

Карась и Желткова засмеялись, Памфилов тоже. Я покачал головой.

— Не вздумайте! Надо действовать в рамках закона, тогда он, закон то есть, будет на нашей стороне. Жертвы — мы, угнетатель и злодей — Джусиха. Никаких диверсий, слышите меня?

— Но почему? — разочарованно уронил Барик.

— Потому что, если не подействуют жалобы и Джусиха останется, мы пойдем туда, под гороно, всем классом, устроим им там революцию и пригласим журналистов, типа спасите нас от тирана, бедненьких. Да, Илья?

Друг закивал.

— Революцию? — расплылся в улыбке Плям. — Прям настоящую, как в телеке? С флагами и этими… надписями и карикатурами?

— Долой учителя-угнетателя! — вставая, родил лозунг Памфилов, приложил руку к груди и отчеканил: — Учителю-садисту не место в школе! Непедагогичное поведение учителя породило волну протестов, в результате школа была сожжена протестующими.

— Да! — потрясая руками над головой, воскликнул Барик.

Вспомнилось, что еще в прошлом году я мечтал, чтобы школа сгорела, и я был бы избавлен от неудовольствия туда ходить. Мне так не нравилось учиться, что я выходил в майке на мороз, желая заболеть, но только закалился, и к шестнадцати годам вообще перестал болеть. А теперь вот оно как — того самого всеми ненавидимого дрэка, поборника кровавого режима, спасать собираемся, потому что он хотя бы не гнилой.

— Свободу безвинно осужденным! — сыпал лозунгами Памфилов. — Долой тираниху… Или тираншу? В общем, долой Джусь-тирана!

— Школьникам — булочки! — крикнул Карась, поймал взгляд поварихи и притих.

— Так че тянуть-то, давайте, как предки заявления принесут туда, — предложил Барик, воодушевившийся идеей, — так мы и придем, и устроим им революцию!

— Да, послезавтра! — поддержал его Плям. — Если послезавтра ее не снимут, то прям с русского — и туда. А транспаранты подготовим. — Его взгляд стал жалобным. — Слышь, брат, слышал, вы тусуетесь в подвале, и у вас там офигеть круто, и телек, и приставка… А можно к вам?

— У нас закрытый клуб, — сказал я. — Есть свод правил: не бухать, не курить, хорошо учиться не бспредельничать. Если будешь соблюдать его — можно.

— Тю-ю-ю, — разочарованно протянул Барик, — я думал, вы там тусите, а вы… Не, мы так не хотим. Ну так и че, будем рисовать эти… как их?..

— Транспаранты, — подсказала Гаечка.

— Или пусть Борька твой нарисует, а мы подпишем, — воодушевился Плям. — Он, епта, у тебя художник!

— В телевизоре революция, и у нас будет своя революция! — улыбнулась Лихолетова. — Круто!

Именно поэтому молодежь проще всего подбить на какой-либо протест: мы за любой кипеш, кроме голодовки. К уже выстроившемуся плану на день добавился пункт: «К пятнице подготовить транспаранты».

Барик наклонился ко мне и забормотал:

— У меня в одиннадцатом классе кореш, я его подговорю, чтобы движуху создал. И в десятом есть. Нам ведь чем больше народа, тем лучше. Да и у тебя сеструха авторитетная.

Мне подумалось, что Наташка поддержит «революцию» из любви к искусству.

— А в десятом у меня подруги! — воскликнула Лихолетова.

— Только петухов не надо, — прогудел Димон Чабанов.

Гаечка вспомнила:

— Юрка и Алиса в восьмом. Да вся школа за нами пойдет, только надо их убедить.

— А для этого переговорить с лидерами классов, — вздохнул я, и вдруг опыт взрослого отступил, остался прежний я, придавленный ответственностью и осознавший, что, если ничего не выгорит, меня просто выпнут из школы с волчьим билетом, так неуютно стало, что аж руки похолодели.

«Зато решится вопрос с торговлей, — проговорил здравый смысл. — Поздно отступать. Доведи дело до конца». То, что я замыслил — это же почти преступление. Или саботаж учебного процесса — наименьшее зло в свете грядущих событий? Ведь Джусиха — это не только наша беда и язва на теле нашего коллектива, но и вымогательство и коррупция в школе, травля хороших учителей (Илона Анатольевна из-за нее уволилась, потом — Вера Ивановна и немка) и выписывание премий тем, кто лижет ей зад. Дрэк так не делает, он самодурит, да, но все-таки ругается чаще по делу и поощряет тех, кто хорошо работает.

Стал бы я так напрягаться, если бы опасность не грозила мне и моим друзьям?

Буду надеяться, что так нужно, и мое деяние бросит камешек на чашу весов реальности, качнув их в нужную сторону.

— Серега, Рая, мне нужны эти лидеры классов.

— Еще есть пацаны девятого «В», — напомнил о себе Памфилов, — Да, мало, но их я беру на себя. Короче, человек пятьдесят должны собрать, а это ого!

— И журналистов надо, — сказал Илья. — Но это — к отцу. Не знаю, поддержит ли. Одно дело — заявление написать. Другое — такой явный срыв уроков.

— А ты покажи ему «пару» в дневнике, — посоветовала Гаечка. — Если он вхож в то городское ОНО. Может, убедит, чтобы Джусь подвинули, а? И нам не устраивать, — она передернула плечами, — клоунаду.

— Так мы не давали дневники, — ответил Илья.

— Значит, просто расскажи, как она тебя завалила. И про угрозы.

Я щелкнул пальцами.

Угрозы! Нам нужны улики. Было бы здорово записать на диктофон то, как Джусиха с нами разговаривает. Будут уже не беспочвенные обвинения. Но где его взять в наше время? Это в будущем записал все на телефон — и дело в шляпе. А так диктофон есть только на магнитофоне Ильи, а он огромный, не спрячешь его даже под партой. Разве что если набок положить.

И опять-таки, из-под парты он запишет неразборчиво, и, если Джусиха разгадает нашу задумку, то начнет осторожничать — потом уже ее не спровоцировать на агрессию. Я собрался озвучить свою задумку, но что-то меня остановило. С нами Барик, а он — гнилушка, такой в любой момент кинет. Может ради выгоды настучать Джусихе и сорвать нашу задумку.

Хотя сейчас он вроде горит идеей побунтовать и почти легально прогулять уроки.

— Короче так, — объявил я. ­– После шестого урока собираемся… например, во дворе на лавках. Нет — на трубах, мне нужно переговорить с авторитетами старших классов.

Не было уверенности, что они нас не сдадут, потому надо изъясняться расплывчато. Я добавил: