Я повернулся, приобнял Бориса и Антона, отвёл их к родителям и сестре, сказал внятным шёпотом:

— Борис, папа, мама, Лена — быстро в аэропорт, ждите нас внутри. Чемоданы бросьте здесь. Борис — головой за них отвечаешь.

Антон, ты со мной, прикрывай.

— Эй! — послышался сзади голос светлоглазого. — Всем стоять на…

Договорить он не успел.

Нет, ребята, пока не научитесь тому же, что умею я, нет у вас методов против Серёжи Ермолова и, тем более, Кемрара Гели. Разве что внезапно в голову выстрелить из засады — это да, поможет. Только не станете вы в мою голову стрелять, я вам нужен живым. Я всем нужен живым. Пока во всяком случае.

Время привычно растянулось.

Даже голубь, перелетающий с фонаря на тротуар, почти замер в воздухе, двигаясь еле-еле.

О светлоглазом и говорить нечего. Он только думает дотянуться до пистолета, который спрятан у него в подмышечной кобуре, но я уже рядом и бью его кулаком в открытое горло.

[1] дальневосточный олень.

[2] таёжная река, впадает в Хор.

Глава двадцать четвертая

Переворот. Кантемировская дивизия. Победа. «Мне нужно в Пуэрто-Рико!»

Светлоглазый сломанной куклой медленно валится на асфальт.

Он ещё не упал, когда я выхватил у него из подмышечной кобуры пистолет и оказался возле машины с охранниками, которые уже открыли дверцы с двух сторон и начали вылезать, думая, что делают это очень быстро.

Первого я бью рукояткой пистолета в висок. Не на смерть, но не очнётся он теперь долго, а когда очнётся, выяснится, что земля с небом или пол с потолком (в зависимости от того, где он очнётся) норовят поменяться местами; всего тошнит; руки-ноги не слушаются. Что делать, сотрясение мозга такой степени быстро и безболезненно не проходит.

Второй успевает покинуть машину и даже вытащить пистолет, но я стреляю ему в плечо, и пистолет падает под колёса.

— Сука! — кричит он.

Я слышу это примерно так:

— С-с-су-уу-у-у-у-ка-а-а-а-а…

Голоса людей, когда находишься в орно, становятся низкими, тягучими и весьма неприятными. Такими голосами ни песню хорошую спеть, ни «я тебя люблю» сказать. А вот грязно ругаться — самое то, ибо ещё грязнее выходит. Только всё равно очень медленно и оттого не страшно, а больше смешно.

Кричи, кричи…

Я уже на другой стороне машины, подбираю второй пистолет.

Делаю подсечку раненому, он падает, зажимая левой рукой плечо правой, из которого уже показалась кровь.

Полежи, полежи, отдохни.

Что с другими машинами?

Та, что посередине, с одним шофёром внутри, завелась.

Из второй выбралась охрана с пистолетами в руках, но там рядом Антон, который уже стреляет, не спрашивая фамилий. Со среза ствола его «макарова» вырывается пламя, и я вижу, как пуля устремляется к своей цели — точно в грудь первому охраннику.

Но во второго он выстрелить уже не успевает, я это тоже вижу. Наоборот, успевает выстрелить охранник, положив для устойчивости руки на крышу «волги» и целя в голову Антона. Вернее, он думает, что успевает.

Я успеваю раньше.

Жаль, не могу перевести в режим орно оба своих пистолета, но и так нормально.

Мой выстрел на сотую долю секунды опережает выстрел охранника. Но этого достаточно, чтобы его пуля ушла в сторону, а моя пробила его локоть, заставив выронить пистолет.

Вторая моя пуля, выпущенная из второго пистолета, попадает в колено стрелявшему. Для гарантии.

Мэт и остальные из Circus Smirkus, жаль вы не видели. Джим Хокинс по кличке Юнга по-прежнему в форме. Хоть завтра на сцену!

Пуля Антона пробила грудь первого охранника.

Я уже возле второй машины, рву на себя водительскую дверь и приставляю шофёру пистолет к виску.

— Руки за голову. Вышел из машины, лёг на землю, — говорю очень медленно и раздельно, чтобы он понял мою пулемётную речь.

Он понял.

Выхожу из орно, прислушиваюсь. Милицейских свистков пока не слыхать. Уже хорошо. Вообще хорошо, что всё происходит ранним утром, даже солнце ещё не взошло, меньше народу и суеты. Точнее сказать, народу совсем нет. Те, кто хотел выйти из здания аэропорта, услышав выстрелы, благоразумно остались внутри. Те, кто был снаружи, попрятались.

— Антон, — командую, — этих всех — в кучу и держи на мушке.

Сам подхожу к охраннику из второй машины, которому я влепил две пули — в локоть и колено. Молодой, двадцать с небольшим. Лицо круглое, волосы тёмные, глаза карие. В глазах — боль. Присаживаюсь рядом с ним на корточки:

— Имя.

— Пошёл ты…

— Слушай внимательно, — говорю. — Сейчас я буду задавать вопросы. В зависимости от того, как ты станешь отвечать, тебе или окажут медицинскую помощь, или я прострелю тебе второй локоть, потом второе колено… и так далее, пока ты не истечёшь кровью и не сдохнешь прямо здесь. Торжественных похорон не обещаю, но, думаю, кто-нибудь тебя точно закопает. Ферштейн?

Не знаю, зачем я употребил в конце немецкое слово. Машинально. Немецкие словечки у советского народа проскальзывали в речи гораздо чаще английских. Видимо, наследие войны.

— Итак, вторая попытка. Имя?

— Владислав. Владислав Ничипоренко.

— Звание?

— Младший лейтенант.

— Где служишь?

— Комитет государственной безопасности.

— Задание?

Я сидел на корточках и держал пистолет, направленным в локоть второй руки. Слышал, как Антон сгоняет всех в кучу, заставляя здоровых тащить раненых.

— Мы должны были взять тебя, обездвижить и доставить в Кремль.

— К кому?

О молчал.

— К кому? — повторил я и ткнул стволом пистолета в здоровый локоть. — Сначала рука, потом нога. Ну?

Интересно, что бы я сделал, если бы он не ответил?