частью дерева в теле и просит чуток подлечить. Но нет, вернулся Ткач в таком же прекрасном расположении духа, как и уходил. Вообще, создавалось ощущение, что он никогда не испытывал негативных эмоций. И убивал, и шутил, и сетовал с одним и тем же выражением лица. Просто какой-то театр имени Данилы Козловского.

— Повезли на операцию, но все будет хорошо, — сказал он, явно не собираясь садиться обратно в машину. И не скажу, что я этим обстоятельством был чрезвычайно огорчен.

— Откуда вы знаете, что все будет хорошо?

— Я промотивировал врача.

Сказал он это опять с легкой полуулыбкой, но мне стало не по себе. Ткач меж тем протянул бумажку с номером телефона и именем.

— Позвонишь через несколько часов, спросишь, что и как. Если тебе будет, конечно, интересно.

Я кивнул. Что позвоню, это точно, спрошу у врача, что и как. Только сомневаюсь, что Наталья будет рада моему участью. Но и бог с ней.

— Что теперь со мной станет? — спросил я.

— Не знаю, — не прекращал улыбаться Ткач. — Отдохни, вкусно поешь, выспись. А потом посмотрим. Если ты понадобишься воеводе, он тебя вызовет.

Я тяжело вздохнул. Такое ощущение, что мое ослушание не пройдет просто так. Жалел ли я, что поступил подобным образом? Нет. Если была возможность все изменить, то черта бы с два я сделал по-другому. Но вот еще одна гадость взрослой жизни — за все принятые решения приходится нести ответственность.

На прощанье я лишь коротко кивнул и тронулся с места. До дома добрался быстро, впервые за все время не опасаясь, что кто-то может мне навредить. Хотя вроде как где-то на свободе еще бегал перевертыш. Правда, Инга сказала, что он после произошедшего навострит лыжи.

Домой я вошел, словно только что смену на заводе отработал, потом разгрузил в одиночку фуру, а затем предавался всю ночь плотским утехам. И это при том, что совсем недавно рубец получил. Странное ощущение подавленности, одним словом.

Зато нечисть плясала вокруг меня, будто впервые увидела. Понятно, чему радовались. Теперь в доме ведун.

— Что же ты, хозяин, не весел, на березу что повесил? — нараспев стал говорить Гришка. К слову, голос у него и правда был хороший.

Я в очередной раз вздохнул и принялся рассказывать. Постепенно веселья и беззаботности в глазах нечисти становилось все меньше. А вот тревоги и страха напротив, больше. Когда я замолчал, то никто не торопился сказать нечто ободряющее. Гришка долго чесал рога, а потом выдал.

— Слышал я про этого Ткача.

— И что слышал?

— Ничего хорошего. Душегуб он, каких поискать, и того…

Бес повертел пальцем у виска. А Митя испуганно посмотрел на меня.

— И чего же делать, дяденька?

— Частый вопрос сегодня. Для начала отдохну немного. Потом возьмем остатки вина и отправимся в гости к Васильичу.

— Нет, такие дела мне завсегда нравятся, — кивнул Гришка. — Но время ли?

— Марфу проведаем, — неожиданно поддержал меня Митя.

— Дураки вы, не о том думаете. Надо Лихо заняться. И Васильич нам в этом поможет.

Эпилог

Воевода замер на пороге своей собственной комнатушки. В этом огромном неуютном замке это было единственное место, где он мог расслабиться. Прежде. Но не теперь.

Илия вообще мало кого боялся в этой жизни. С годами и опытом из первобытного, леденящего кровь чувства, страх трансформируется в тревогу, волнения, опасения. Будто дробится на части чего-то не столь ужасного и перестает по-настоящему пугать.

Однако Ткача воевода искренне боялся. Хуже того, он не мог объяснить самому себе, в чем же здесь дело. Да, кощей, да, невероятно сильный. Но сколько таких было на долгом веку Илии? Миша Ткач по сравнению со всеми, кого пережил выборгский воевода и вовсе мальчишка. Ему даже за сотню не перевалило.

А все же боялся. Невольно вздрагивал каждый раз, когда Ткач водил по нему взглядом. Тот у него был тяжелый, странный. Вот говорит он торопливо, весело, а как посмотрит — словно другой человек. И сразу душа в пятки уходит. Позже будто этот морок проходит, но ровно до следующего раза.

Вот и теперь замер Илия на пороге своего кабинета, собираясь с духом. Разговор был нужный, неизбежный. Но не хотелось воеводе сейчас общаться с Ткачом.

А меж тем внутри уже шла беседа. Причем самая, что ни на есть оживленная. Воевода даже на мгновение разгневался. Это что же за своенравность такая? В его же покоях так самовольничать и приглашать кого-то для тайных переговоров? Однако стоило Илие заглянуть внутрь через едва приоткрытую дверь, он удивленно закусил губу. Там, кроме самого кощея, никого более не было. Что не мешало Ткачу разговаривать на разные голоса.

— Это неизбежно. Я все равно тебя подчиню.

— Есть русская поговорка. Не говори «Але», пока не перепрыгнешь!

— Тупой идиот! Ты не представляешь, кто я. Я загоню тебя в такие подземелья сознания, где ты будешь мучаться годами.

— Мне-то что? Я уже мертв.

— Но душа? Она у меня. Так-то. Все думают, что я вплетаю в свой хист ваши промыслы, но не задаются вопросом, как именно это происходит. К слову, пока я жив, хист твой жены будет не таким сильным, как прежде.

— Главное, что Ритва жива. И теперь она не умрет.

— Вот по поводу этого я бы ни был так уверен, — хихикнул Ткач, только что гневно выговаривающий себе же. — Да, она стала рубежницей вполне законно. В соответствии с традициями. Но молодые рубежники так неопытны и часто попадают во всякие неприятности. Особенно, когда этому способствует кощей.

— Ты не посмеешь!

— Подчинись! И я забуду о ее существовании.

Наступила долгая мучительная пауза. Затем чего рубежник с горечью произнес лишь одно.

— Хорошо.

Ткач сказал последнее слово и замолчал, горько глядя в пол. А потом неожиданно улыбнулся и потер руки. Илию передернуло от увиденного. По коже побежали мурашки, но именно в этот момент он понял, что сейчас надо взять себя в руки. Воевода распахнул дверь и вошел, стараясь вести себя спокойно и уверенно.

— Михаил, — улыбнулся русый великан.

— Илия, — послужила ему ответом искренняя улыбка словно светящегося от радости рубежника. — Сколько лет, сколько зим. Вот, послал меня князь подчистить за твоим ратником.

Воевода набрал воздуха сказать что-то в свое оправдание, но Ткач тут же отмахнулся.