Глубоко вздохнув, она сжала кулаки и побежала в лес.

— Четыре минуты, — раздалось по рации.

В свете мобильного телефона можно было едва различить ближайшие деревья, лабиринт стволов, пересекающихся в поисках неба. На их коре, морщинистой и потрескавшейся, будто кожа гигантской рептилии, не было никаких следов краски.

На мгновение Сестеро испугалась, что перепутала дорогу. Нет, это невозможно. Столб рядом с тем местом, где она оставила машину, указывал в сторону расписного леса. Она уверена, что выбрала правильный путь, — другого она и не видела.

Она бросилась вверх. Стук сердца отдавался в ушах. Это должно быть то место.

— Чарооооо! — закричала она изо всех сил.

Тишина была ей ответом.

— Чарооооооо!

Шаг, другой и еще один. И вот, наконец, они. Огромные глаза уставились на нее. Подозрительные, любопытствующие взгляды, заинтригованные ее присутствием в лесу под покровом ночи.

Она добралась до расписного леса.

По спине пробежала дрожь. В свете мобильника эта армия дозорных, нарисованная на коре, вызывала неприятные ощущения. Резко остановившись, Сестеро посветила мобильным телефоном по сторонам. С дальних деревьев показались все новые глаза. Фиолетовые, зеленые, розовые, желтые…

— Чарооо! Ты меня слышишь?

Никаких признаков женщины.

— Три минуты! Как дела, Сестеро? Ты добралась до леса?

Сестеро включила рацию на ответ.

— Только что, — выдохнула она.

— Ты ее еще не видишь?

Сестеро промолчала. Ей не хотелось тратить силы просто так. Хулия не стала настаивать, приняв ее молчание за отрицание.

— Подкрепление скоро будет. Сверху приближается патрульная машина, две другие только прибыли в Ома. Черт, до новой фотографии всего две минуты. Две минуты!

Мобильный Сестеро звякнул, сообщая, что батарея вот-вот разрядится.

— Подожди чуть-чуть, — вслух попросила его полицейский. Нельзя, чтобы свет отрубился именно сейчас.

Проницательные глаза сменились странными силуэтами. Они напоминали рисунки мелом, которые остаются на земле, когда судья разрешает унести труп. Это уж точно плохое предзнаменование.

— Чарооо!

Пока Сестеро снова и снова звала пропавшую женщину, она обводила сосновый лес лучом света. Силуэты пустились в пляс, и это до тревожности напоминало молчаливый шабаш. Не хватало только мрачного саундтрека, чтобы расписной лес превратился в самые гротескные декорации.

Мобильник снова всхлипнул. Сколько у нее осталось до того, как аккумулятор полностью сядет, — несколько минут или счет уже идет на секунды?

— Одна минута, — объявила Хулия.

Сестеро ринулась вверх по холму. Чаро должна быть где-то поблизости. Здесь стволы были разрисованы под радугу, этот жизнерадостный разноцветный мир выглядел довольно зловеще в ночных тенях.

— Двадцать секунд.

В такие моменты трудно подавить желание упасть на колени и сдаться на милость судьбы. И все-таки Сестеро из последних сил продолжила свой забег.

Там что-то есть, между стволами.

Ступня…

Нет, нога.

Две.

Никакой ошибки — это те самые ноги, что ошеломленная страна часами разглядывала на фотографиях.

— Чаро! — крикнула Сестеро. Она нашла ее. Может быть, еще не поздно.

Она была уже буквально в двух шагах от лежащего на земле тела, когда мобильник в третий раз выдал предупреждение. На этот раз свет погас, и все вокруг стало черным, как ее любимый кофе.

Зажужжала рация. Затем раздался хорошо знакомый Сестеро голос. Это была Хулия.

— Не беги. Слишком поздно. Пришла последняя фотография.

— Что-что? — переспросил Айтор. Его голос искажали помехи.

— Она мертва, — сказал Хулия.

Сестеро не слушала. Не хотела. Она опустилась на колени рядом с женщиной, которую они часами искали, и ощупала ее тело во тьме. Талия, грудь, шея? Вот голова. Кожа на лице была холодной — плохой признак, но не такой плохой, как тяжелый удар, который обезобразил ее лоб. Никто не смог бы пережить такой перелом.

Она мертва. Она мертва уже несколько часов. Судмедэксперты подтвердят это, но не обязательно быть врачом, чтобы понять это сейчас.

Четверо, уже четверо. Сколько женщин еще пострадает, прежде чем ей удастся найти убийцу?

Сестеро охватило чувство беспомощности, соленые слезы обожгли глаза. Рот исказился от боли, и с губ сорвался пронзительный крик, сливаясь с ночной тишиной, которая, как она знала, будет преследовать ее до конца жизни.