— Эти ваши добрые женщины виновны в том, что уже четырех женщин убили.

Это было не совсем верно, но она чувствовала именно так. Хулия ненавидела сестру Тересу, настоятельницу и всех монахинь в этом дьявольском монастыре. Оставалось надеяться, что Сестеро уже получила ордер, и теперь они были на полпути к тюрьме.

Дети… Дети…

Теперь все стало ясно. Прикованная к постели старуха не бредила, она всего лишь вспоминала то, что, несомненно, было самым ярким эпизодом ее жизни с тех пор, как она произнесла свои обеты. Что чувствовала она, что чувствовали другие монахини после того, как они изменили жизнь стольких детей? Едва ли они терзаются угрызениями совести. Нет, конечно нет. Они наверняка гордятся своим поступком.

Зазвонил телефон. В доме, где воцарилась печаль, веселая мелодия прозвучала неуместно.

Звонила Сестеро.

Прежде чем ответить, Хулия откашлялась.

— Алло.

— Ты в порядке? Мы все волновались. Ты исчезла так внезапно…

— Все хорошо, — соврала Хулия.

— Тогда поторопись. Жду тебя в монастыре.

— Вы получили ордер?

— Он нам не понадобится.

— Как это?

Сестеро не хотела вдаваться в подробности. Перед тем, как повесить трубку, она коротко произнесла:

— Бросай все и приезжай сюда. Кажется, произошло еще одно убийство.

Май 1997

Я никогда не забуду этот запах. Он ударил мне в нос, едва я открыл дверь. Молчаливый, тошнотворный, он вцепился в мои ноздри со свирепостью тигра, нападающего на свою добычу. Это был запах болезни, запах жизни, приближающейся к концу.

— Как он?

Моя мать покачала головой, не решаясь встретиться со мной взглядом. Она стояла, прислонившись к стене, а ее спутанные волосы и темные круги под глазами наводили на мысль о долгих бессонных ночах.

— Он умирает.

Больше она ничего не сказала. Этого и не требовалось. Прошло две недели с тех пор, как на Вирхен де Бегонья пришло сообщение. С тех пор я жадно считал каждый килограмм рыбы, пойманной нашими сетями. Я хотел вернуться в порт как можно скорее. Сначала я надеялся, что помогу ему справиться с болезнью, затем я изнемогал от нетерпения, зная, что каждый час промедления приближает его смерть, и он может уйти, а я не успею с ним проститься.

— Он проснулся?

— Он ждет тебя, — сказала мама. — Он уже одной ногой в гробу. Надеюсь, мне никогда не понадобится твоя помощь.

Было бессмысленно отвечать ей. В тот момент я не ожидал от нее слов любви, хотя не стану отрицать, что ее замечания меня задели. Намного сильнее, чем я когда-либо осознаю.

Коридор показался мне длиннее, чем раньше. Дверь в его спальню была в самом конце. Она была приоткрыта, и оттуда пробивался тусклый свет. Я ужасно хотел войти туда, но в то же время мечтал бежать без оглядки, опасаясь того, что я там обнаружу.

— Привет, — сказал я, заглянув внутрь.

— Заходи. Ты как раз вовремя. — Его голос был едва ли громче шепота. Я не узнал его.

Мне было незнакомо это лицо, которое покинуло здоровье. Оно больше напоминало обтянутый кожей череп. Даже его глаза стали другими — запавшими и безжизненными.

— Мы никак не могли заполнить трюм, — извинился я. — Хек и морской черт никак не хотели плыть в сети.

Кажется, это был намек на улыбку на его губах?

— Не извиняйся. Мне ли не знать, какова жизнь рыбака, — сказал он, закрыв на мгновение глаза. Он выглядел измученным. Мне показалось, что его лицо исказила гримаса боли.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил я. Я не хотел, чтобы он страдал.

Отец едва заметно покачал головой. Он был очень слаб.

Долгое время мы провели в молчании. Он задремал, а я смотрел на него, и мое сердце болело от грусти.

— Дай мне эту книгу, — попросил он, когда снова открыл глаза.

— Вот эту, зеленую? — спросил я, положив руку на издание по рыбному хозяйству.

— Нет, ту, что рядом. С бордовым корешком.

— Имя розы, — прочитал я. — Это роман? Хочешь, я тебе почитаю?

— Нет. — Его дыхание становилось затрудненным. Разговоры истощали его. — Дай мне.

Помню, как он пытался взять книгу костлявыми руками, которые я не узнавал. Что стало с его крепкими руками — руками моряка, пережившего тысячу штормов? Эта жестокая болезнь поглотила их так же, как поглотила все остальное.

Мои глаза затуманились, когда я увидел, что он не в состоянии выдержать вес книги. Даже на это у него не осталось сил. Я не хотел, чтобы он видел, как я плачу, перед ним, но сдержать слезы не получалось. Как можно сохранять спокойствие при виде мучений того, кто всю жизнь служил тебе примером?

— Открой. Загляни внутрь, — попросил он, когда книга в очередной раз выскользнула из его ослабевших пальцев.

Искать долго не пришлось. Едва я открыл роман Умберто Эко, перед моими глазами возник цветок, которому было суждено изменить мою жизнь.

— Что это? — спросил я, взяв его в руки. Он засох и потускнел. Его цвет частично перенесся на страницы книги, которые окрасились в легкий красный оттенок там, где они соприкасались с лепестками.

— Это тюльпан, — прошептал отец. — Береги его. Это единственное, что досталось тебе на память от твоей настоящей матери.

— Моей кого? — Я ничего не понял.

Отец судорожно закашлялся — если эти грубые спазмы вообще можно было назвать кашлем. У него даже на это не хватило сил.

— Женщина, которая родила тебя, — отрывисто пояснил он.

Я повернулся к двери. Может быть, она там и поможет мне расшифровать его слова.

Там никого не было.

— Что…? — я не договорил. Куча вопросов застряла в горле. Все они хотели быть озвученными и в то же время боялись этого.

Отец попросил воды. Я приложил стакан к его губам и помог ему приподняться. Никогда не забуду, как по телу прошла дрожь, когда я прощупал кости под пижамой. Болезнь полностью поглотила его.

Все силы ушли на то, чтобы сделать глоток. Отец лег на кровать и закрыл глаза. Я не торопил его и не задавал вопросов, хотя внутри меня терзали сомнения. Но потом он перевел на меня остекленевший взгляд — и истина, которая была скрыта от меня с момента рождения, хлынула потоком.

— Мы не могли иметь детей. Мы безуспешно пытались несколько раз, и твоя мать отчаялась. Шли годы… — он хрипло перевел дыхание, и я испугался, что он задохнется. — А потом я услышал об этих монахинях. Не стал раздумывать дважды. Я принес тебя домой в надежде дать тебе хорошую жизнь. Мне так жаль. Она всегда видела в тебе свою самую большую неудачу в жизни. Постоянное напоминание о бесплодном чреве. А еще у твоей матери есть эта черта, когда она может легко прийти в восторг, а затем так же легко погрузить нас всех в пучины ада.