Шрифт:
Закладка:
Меня накрыло у самого подъезда – и я замер на месте. Оглянулся по сторонам, ничего подозрительного не заметил, но понял, что сразу идти к этому человеку не могу.
– Ал, давай присядем, – я указал на раздолбаную лавочку у убогой детской площадки.
Сейчас там было не слишком людно – лишь двое мальчишек пытались покорить сложную металлическую конструкцию, изуродованную временем и вандалами.
– Тебе плохо? – спросила она и осторожно тронула меня за руку.
– Нет... – я помотал головой. – Просто надо посидеть немного. Набегался я за сегодня...
– Ну... хорошо. Пошли.
Мы устроились, закурили, а я попытался понять, что со мной произошло. На последствия ранения этого не спишешь – слабости я не чувствовал, да и боли тоже особой не было. Под повязкой слегка чесалось, но я точно знал, что это фантомные позывы и старался их не замечать, пусть получалось и очень плохо.
Со слежкой было сложнее. Пешую «наружку» я замечал из рук вон плохо. Этот пока не опознанный Боб явно шёл за мной прямо от дома на Новоалексеевской, а напал лишь тогда, когда улучил подходящий момент. Но на этот раз я оглядывался чаще, людей на улицах и в метро было меньше, идеи в моей голове не роились – и я всё равно никого не увидел. Особенно того, кого опасался увидеть – теперь, когда шел вместе с Аллой. Я почему-то был уверен, что именно она была основной целью этого Боба, а Ирка так, под руку попалась, как и я этим утром.
– Так чего с тобой? – повторила свой вопрос Алла. – Может, рана всё-таки? Швы разошлись или ещё что...
– Нет, там всё в порядке, я же чувствую, – убежденно ответил я, хотя на самом деле ничего не ощущал. – Просто... просто даже не знаю, как объяснить. Вот сейчас мы поднимемся к твоему Диме в его квартиру, он пригласит нас пройти, может, предложит чаю... А потом вывалит кипу фоток, укажет на человека и скажет: «Это Боб». А я увижу на снимке того, кто на меня напал. И станет понятно, что всё очень плохо, что это не случайная стычка в богом забытом парке, а целенаправленная охота. И что Ирку убивал не её неизвестный хахаль из-за ревности, а вот этот самый Боб, который шут знает как добрался до Москвы из своей части, в которой он должен служить... Это, кстати, серьезное ЧП, побег военнослужащего срочной службы из расположения, его собаки с милицией должны искать по всей стране. А его либо не искали, либо не нашли – что означает, что у него на руках почти что индульгенция на наше с тобой убийство... Мне даже думать об этом больно, честно... А тут ещё этот чертов путч, и Валентин ранен – к нему за помощью не обратишься. Вот как-то так... докурила?
– Да... – впечатленная моим монологом Алла бросила окурок на землю и туфелькой растерла его в пыль. – Пошли уже, а то я сейчас тоже начну бояться.
– Да я и не боюсь, – попытался я поспорить.
– Боишься-боишься, – ядовито сказала она. – А я не буду!
***
Чаю Врубель нам не предложил, но вывалил целую охапку черно-белых и цветных фотографий, сделанных во время разных квартирных мероприятий. Судя по всему, он просто собирал полученные от фотографов снимки в большую коробку в тщетной надежде, что когда-нибудь у него дойдут руки их разобрать. У меня самого была похожая коробка, хотя и значительно меньшего масштаба; я её какое-то время таскал с собой, и, в принципе, в девяностые было интересно пересматривать эти снимки. Я ещё помнил запечатленных на них людей и обстоятельства, при которых были сделаны фото, они напоминали мне о той жизни, которой я жил не очень давно.
Но в нулевые в моей голове щелкнул невидимый переключатель – и я осознал, что все эти годы возил с собой изображения совершенно чужих мне людей, с которыми точно не собираюсь встречаться ни при каких обстоятельствах. Правда, с обстоятельствами я тогда промахнулся, но кто в здравом уме будет учитывать временные аномалии? А в первой жизни я действительно обошелся без ностальгических встреч – даже на какие-то круглые даты нашего класса не ездил ни разу, не говоря уже про институт и то, что было после. В итоге я просто отнес весь этот архив на помойку и без особых сожалений выкинул документы своей молодости в мусорный бак.
