хлопок требовался везде – от масел до одежды, от лаков и пластмасс до бумаги, от шин до взрывчатых веществ. Он являлся также самой очевидной культурой для государственных инвестиций, поскольку процесс выращивания можно механизировать и подключить к военно-промышленному комплексу.

Сталин также рассчитывал, что коллективное сельское хозяйство будет самообеспечиваться хлопком. Он был фактически одержим получением хлопка из Средней Азии. Между 1946 и 1954 годами производство хлопка на орошаемых землях увеличилось на 170 %. Огромные средства вкладывались и в расширение ирригации, и в улучшение производительности. Возделывание и уборка хлопка были механизированы, выращивание этой культуры расширялось за счет продовольственных товаров и зерновых. В то время как к 1952 году сельскохозяйственное производство в целом упало, хлопок продолжал свой рост. К 1954 году его объемы удвоились по сравнению с 1940 годом. Это было масштабное мероприятие по переселению на принудительные работы в суровых условиях. Для координирования и вывода производства на новый уровень появилось даже министерство хлопка, однако, несмотря на все эти усилия, СССР так и не достиг производственных мощностей Соединенных Штатов.

Одна из самых необычных попыток ландшафтной инженерии произошла, когда Сталин издал указ о борьбе с засухой и повышении плодородия и продуктивности путем восстановления лесов на 6 миллионах гектаров земли[90]. Деревья высаживали в основном в виде лесополос вдоль рек и по периметру хозяйств. Так предполагалось защитить землю от ветра, удерживая влагу и смягчая климат.

Лесонасаждение было любимым делом у автократов первой половины XX века. Герман Геринг, назначенный в 1934 году имперским лесничим (рейхс-форстмейстером), начал национальную программу лесонасаждений. То же самое делал Муссолини со своими чернорубашечниками в Национальной лесной милиции. Сталин распорядился о посадках лесов для преобразования степных ландшафтов юга Украины и юга европейской части России. Эта программа известна как «Сталинский план преобразования природы». Крупные вложения были сделаны также в водную инфраструктуру, включая колоссальные гидроузлы в Куйбышеве и Сталинграде на Волге[91], а также три крупных канала: Главный Туркменский, Южно-Украинский и Северо-Крымский. Работы охватили примерно 25 миллионов гектаров земли. Вместе их именовали «Великими стройками коммунизма». Сталин показал миру новые устремления в преобразовании ландшафта. Новообразованные независимые государства, особенно те, где руководили воспитанные Коминтерном революционеры, смотрели на советскую модель как на рецепт безудержного промышленного роста.

После смерти Сталина от плана в значительной степени отошли. Пришедший к власти Хрущев стал критически относиться к опыту коллективизации. В 1953 году он отметил, что результаты оказались неудовлетворительными, и эффективность хозяйств повысилась незначительно. Однако наследие Сталина задало направление движения, несмотря на такое понимание. При Хрущеве, а потом при Брежневе была распахана практически вся доступная земля, а сельское хозяйство перешло от коллективизации к современному государственному аграрно-промышленному комплексу.

За следующие тридцать лет мелиорация и ирригация затронет около 30 миллионов гектаров территорий. Хозяйства были настолько неэффективными, что, несмотря на увеличение подаваемой воды, производство не увеличивалось. Поддавшись непоколебимой вере в силу современного планирования, советские лидеры медленно вели страну к краху.

ЛИЛИЕНТАЛЬ ПУТЕШЕСТВУЕТ

Подъем географически интенсивной советской модели в самом центре Азии вызывал серьезное беспокойство у американских политиков. В 1951 году Дэвид Лилиенталь отправился в путешествие по Индии и Пакистану от имени журнала Collier’s. Он действовал в частном порядке, но не был обычным туристом. После ухода из Администрации долины Теннесси он возглавил Комиссию по атомной энергии и несмотря на то что занимался теперь консультациями, по-прежнему сохранил хорошие политические связи. Во время своей поездки в 1951 году Лилиенталь особенно беспокоился по поводу Джамму и Кашмира.

На момент раздела Британской Индии княжество находилось под властью махараджи Хари Сингха. Он был индусом, но его премьер-министр Шейх Абдулла и большинство населения исповедовали ислам. При разделе мелкие княжества могли сами решать, к какой из сторон присоединиться или остаться независимыми. Сингх предпочел независимость, вообразив, что управляет гималайской Швейцарией. Однако в конце концов он присоединился к Индии, опасаясь восстания в преимущественно мусульманском округе Пунч к западу от Сринагара. В ответ мусульманские приграничные племена пуштунов вошли в Кашмир, и Сингх попросил помощи у премьер-министра Индии Джавахарлала Неру, который перебросил войска в штат. Регулярная пакистанская армия ответила собственным вторжением. Начались боевые действия. В конце концов благодаря вмешательству Совета Безопасности ООН заключили перемирие и провели линию прекращения огня.

В 1951 году фронтир региональной водной политики переместился на созданную линию контроля между Пакистаном и Индией. Лилиенталь понял, что в споре участвуют не только две страны: он затрагивал также Китай, Тибет и, самое главное, Советский Союз. Лилиенталь описывал Кашмир как «северные ворота коммунизма к огромным стратегическим материалам и людским ресурсам индо-пакистанского субконтинента и к Индийскому океану». Это был фронтир холодной войны.

Для Соединенных Штатов Индия стала новой возможностью влиять на этот регион, которую они упустили в Китае во времена Сэвиджа. Только что начался конфликт в Корее, который стал достаточно популярным на международной арене. Как и в Китае, в Индии проживала масса бедного населения. Риск индо-пакистанского конфликта был велик: если бы он перешел в религиозную войну, на помощь Пакистану пришел бы мусульманский мир, поэтому Индии требовалось найти союзников. Этим могли воспользоваться Советский Союз и Китай – предложить помощь в надежде на распространение коммунизма на субконтиненте. Возможность втянуть Индию в сферу влияния США, выведя ее за пределы влияния Советского Союза и коммунизма, выглядела слишком важной, чтобы ее упустить.

Лилиенталь понял, что основным источником напряженности между двумя странами было совместное использование воды для орошения. Он писал: «Никакая армия с бомбами и снарядами не сможет уничтожить территорию так, как можно уничтожить Пакистан, просто закрыв в Индии источники воды, которые поддерживают поля и жизнь населения Пакистана». Кашмир был актуальным вопросом в ООН, но, похоже, дискуссии о нем не учитывали тот факт, что здесь берут начало две трети всей воды, стекающей в Инд. На встрече с Лилиенталем пакистанский премьер-министр Лиакат Али Хан сказал ему, что Кашмир «похож на шапку на голове Пакистана. Если я позволю Индии держать эту шапку на нашей голове, то я всегда буду беспомощен перед Индией». Именно такие настроения составляли контекст конфликта.

Лилиенталь предложил решение. Он полагал, что на ирригацию уходит всего пятая часть воды Инда, остальное без толку стекает в Аравийское море. Если бы эту воду можно было пустить в дело, то удалось бы удовлетворить большую часть потребностей обеих стран. Можно признать нынешнее использование воды Пакистаном в обмен на то, что страна станет работать с Индией над совместным пользованием международной рекой. Проблема заключалась в том, как хранить ту воду, которая сейчас терялась в море. Лилиенталь предложил создать компанию по использованию вод Инда – Indus Engineering Corporation – «с совместным финансированием (и возможным участием Всемирного банка)», которая будет строить плотины в оптимальных местах на службе обеих стран. Такой план, «не политический, а функциональный», вполне можно