была важным союзником Америки, однако с учетом самой крупной коммунистической партии за пределами Восточного блока она также представляла существенный риск для американской стратегии сдерживания по отношению к Советам. В результате американцы щедро предоставляли деньги. Италия пользовалась такой поддержкой, но вместо того чтобы стимулировать спрос на американскую продукцию, сделала ставку на экспорт товаров собственной обрабатывающей промышленности, что, в свою очередь, ускорило освоение водных ресурсов.

Бо́льшая часть промышленной инфраструктуры Италии, особенно гидроэнергетика, практически не пострадала от войны. Промышленные объекты находились в основном на севере, вдали от Готской линии, отделявшей оккупированную немцами Италию от вторжения союзников с юга. С другой стороны, многие ближайшие рынки Италии – Франция, Германия – оказались полностью уничтожены ковровыми бомбардировками и вторгнувшимися армиями. Италия была готова производить, а остальная Западная Европа – покупать. Поскольку европейский рынок угля оставался разрушенным, а его поставкам из Великобритании мешала деятельность профсоюзов, Италия воспользовалась предоставленными возможностями, инвестировав в развитие гидроэнергетики. За время после окончания войны до 1960 года мощности гидроэнергетики удвоились, а это привело к тому, что промышленное производство и экономические показатели стали одними из лучших в западном мире. На протяжении большей части 50-х и 60-х годов экономика росла более чем на 5 % в год, что является одним из высочайших показателей в мире. Многие описывали это как «итальянское экономическое чудо». Успех, казалось, двигался по рекам страны.

Италия частично была уже индустриализирована – холодная война принесла ускоренное финансирование. Однако главной историей того периода были события в Азии и Африке: многие страны обрели независимость в результате краха старого империалистического порядка. В течение трех десятилетий новые независимые государства стояли перед проблемой, как встать на путь индустриализации. Экономическая ортодоксальная доктрина Харрода – Домара, подкрепленная примером таких стран, как Италия, казалось, поддерживала подход к водно-ориентированным инвестициям как способу стимулирования промышленного производства; однако бедным странам это мало что давало, поскольку они могли предложить маленький возврат капитала. Но все же решение этой проблемы, похоже, снова вело к воде. Экономист Артур Льюис предположил, что в бедных странах можно перенаправить огромное количество рабочей силы из сельского хозяйства в капиталоемкий промышленный сектор, чтобы увеличить норму прибыли. Повышение прибыли увеличивает норму сбережений, что приведет к замкнутому положительному циклу дальнейшего инвестирования. В конечном счете эта теория не оправдалась на практике, но тем не менее она десятилетиями определяла подход к экономическому развитию. Льюис писал, что «ни одна страна не сможет не развиваться, если у нее есть хорошее правительство, достаточное количество осадков и разумная система среднего образования». Многие страны, пытавшиеся вырваться из бедности после Второй мировой войны, находились в тропиках, где «достаточное количество осадков» на самом деле означало огромную массу воды, распределенную неравномерно и поступающую хаотически. Если сельскохозяйственный сектор собирался внести свой вклад в рост экономики и высвободить рабочую силу для промышленности, то необходима была инфраструктура для сбора, транспортировки и регулирования воды. Это станет рассказом об Индийском субконтиненте и Африке.

На карте стояло больше, чем экономический рост и форма ландшафта. В 1957 году Карл Виттфогель, один из виднейших социологов-марксистов своего поколения, основатель Франкфуртской школы и специалист по Китаю, написал книгу «Восточный деспотизм. Сравнительное изучение тотальной власти». Соревнование между тоталитарными коммунистическими режимами Востока и капиталистическими обществами Запада он истолковал как сражение, движимое ландшафтом. Виттфогель считал, что некоторые общества были водными, поскольку их экономика зависела от управленческого подхода к «крупномасштабному контролю воды, осуществляемому правительством». Он обновил и расширил представления Маркса об азиатском способе производства[88].

Виттфогель находился под сильным влиянием социолога Макса Вебера, который также писал о Китае, хотя никогда там не был, и сосредоточил внимание на переходе страны от феодализма к централизованной власти. Виттфогель принял веберовский анализ китайского чиновничества как инструмента власти и утверждал, что слабость тоталитарных коммунистических режимов заключалась в удушающей природе их мощной бюрократии, необходимой для управления крупномасштабной водной инфраструктурой. Он полагал, что общественное развитие определяется условиями окружающей среды: это «диалектика географического положения».

Если рассматривать «Восточный деспотизм» как труд по социологии, то он не выдержал испытания временем. Однако книга была неожиданно успешной, спровоцировав споры, породившие ручейки полемики. Важно отметить, что несмотря на расхождения по поводу базового детерминистского тезиса, в труде автор уловил важный момент: в ландшафте можно увидеть архитектуру государства, его структуру и лежащую в основе политическую философию. Физически это проявлялось в том, как государство предпочитает обращаться со своими водными ресурсами. И советская коммунистическая система, и американская капиталистическая система сделали столпами своего успеха мелиорацию, ирригацию и гидроэнергетику. Таким образом, в гонке за освоением мирового ландшафта на кону стояло превосходство политической системы.

Послевоенный мир стал сценой, на которой разыгрывались многие преобразования – от создания крупнейшей демократии в мире до погружения в хаос советского режима, от разработки первого послевоенного совместного использования водных ресурсов до падения старой империи. Во всех случаях демонстрировалась не только экономическая ценность водной инфраструктуры, но и ее политическая ценность.

БОЛЕЗНЕННЫЙ РАСКОЛ

Холодная война разделила мир. Одна из самых уязвимых линий разлома находилась в самом сердце Азии, будучи привязанной к первым и наиболее весомым актам независимости послевоенного периода, которые ознаменовали конец старого мира и начало нового.

Это разделение стало неожиданностью. Решение Пакистана и Индии идти разными путями появилось в последний момент, при самом издыхании Британской Индии. Более изоляционистская Мусульманская лига, во главе которой стоял Мухаммад Али Джинна, и индийская сторона во главе с Джавахарлалом Неру не смогли преодолеть растущие разногласия. Когда 18 июля 1947 года Закон о независимости Индии разделил две страны, все случилось слишком быстро. Нерешенным оставался раздел Инда, самой важной реки в стране. В частности, на кону стоял вложенный капитал, который британцы оставили в крупнейшей ирригационной системе на планете.

Империя поручила поиск решения сэру Сирилу Рэдклиффу. Сэр Сирил никогда не бывал в Индии, однако этот юрист исполнял различные доверенные задания, а во время войны работал генеральным директором министерства информации. Британцы полагали, что он будет беспристрастен по отношению к обеим сторонам, и назначили его председателем комиссии по определению границ Пенджаба.

Прокладывая границы между двумя странами, сэр Сирил прекрасно осознавал, какое влияние окажет этот раздел на ирригационную систему. Он пытался убедить Неру и Джинну управлять ею совместно. Ничего не получилось: такое объединение противоречило их представлениям о национальной идентичности. Время поджимало, и Рэдклифф провел границу с помощью неточных карт, которые слабо передавали реалии. Она проходила через бассейн Инда, разделяя большую часть его притоков. Индия получила истоки и верховья реки, Пакистан – большую часть поймы. Это произошло 15 августа 1947 года.

Инд отличается от других рек, стекающих с Тибетского плато. Во время зимы западное высотное струйное течение смещается к югу