охотой и рыбалкой прожить можно! Да и климат не хуже, чем в Москве! Больно ты жалостливый стал, Родион Яковлевич. Стареешь, что ли? Если бы я на все жалобы да хныканье так реагировал, как ты, меня бы уже вперёд ногами вынесли. Ты вот лучше хорошенько обмозгуй свою речь на предстоящей сессии Верховного Совета. Я жду от тебя безусловного одобрения решений партии о сокращении вооружённых сил.

Малиновскому ничего не оставалось, как умолкнуть, надеясь, что, возможно, Первый, обжёгшись на иных своих реформах, будет впредь слушать разумные доводы. Оставалось только давать постоянные указания в округа, чтобы там, перед тем как сокращать людей, пристальнее вникали в их просьбы и нужды, не подходя к делу формально. И если уж сокращать, то, по мере возможности, помочь и с жильём, и с устройством на работу, опираясь на помощь местных Советов и партийных органов. Хотя министр, конечно же, понимал, что на выполнение всех его указаний на местах частенько нет ни средств, ни возможностей.

Малиновский часто думал о том, что однозначные волюнтаристские действия, которые приняли такой всеохватывающий размах, буквально опьяняют политиков разных уровней. В результате те совершенно не просчитывают, к каким последствиям такие действия приведут. А потому опасность чрезвычайно велика. В конечном итоге такие идеи и такие действия вызывают у разумных людей не только разочарование, но и порождают горькую мысль о том, что многие годы, которые можно было бы употребить на преобразования, ведущие к прогрессу, потрачены напрасно. Малиновскому иногда вспоминалась мысль Льва Толстого о том, что идеалы бывают высокие, а жизнь скверная, и, наоборот, жизнь высокая, а идеалы подлые; если жизнь дурна, то нельзя мыслить правильно, благодетельно, и учит нравственности только боль — это раскаяние в дурном деле. Порой Родиона Яковлевича так и подмывало пересказать эту мысль Хрущёву, но он тут же спохватывался: снова обзовёт проповедником и язвительно усмехнётся. Разве будет «великий стратег коммунизма» вдумываться в смысл высказываний «буржуазного писателя»?

Часто ночью, после очередной нелёгкой беседы с Хрущёвым, Малиновский долго не мог успокоиться и уснуть. На ум приходили слова популярного поэта:

Он духом нищ, но в нём — идея,

Высокий долг вести вперёд.

Ведёт! Не может... Не умеет...

Куда — не знает... Но — ведёт!

Родион Яковлевич понимал, что не то делается сейчас руководством страны с вооружёнными силами для создания мощной армии, умеющей решать задачи современной войны. Нужны новые, высокоэффективные вооружения, более настойчивое и плановое внедрение электроники, других достижений науки и техники. И особенно кибернетики. Но как ратовать за кибернетику, если она нашими просвещёнными политиками предана анафеме и объявлена лженаукой, обслуживающей разжиревшую буржуазию? Одного перевооружения мало. Как воздух необходима военная интеллигенция! Офицеры должны быть не только высокообразованными, они должны быть людьми, усвоившими культуру ума и сердца, гуманистическое мировоззрение. Ибо как можно доверить современное оружие, обладающее невиданной разрушительной силой, человеку, у которого лишь умелые руки? Прежде всего нужны умная, способная предвидеть последствия голова и способное чувствовать сердце — иными словами, нужен могучий нравственный инстинкт.

Вот о чём нужно думать, вот в каком направлении следовало бы двигать военную реформу. Но для этого нужны великие умы и идеи, и великие организаторы. А где они? Впрочем, и на гражданке, и в армии они, конечно есть, надо только находить их и продвигать на решающие участки...

Так что же оставалось делать министру обороны Малиновскому? Оставалось напряжённо работать в войсках в сложнейших условиях, делая всё возможное и невозможное, чтобы любимое его детище — родная советская армия — не погибла от действий «реформаторов», а постоянно укреплялась и совершенствовалась, а в случае, если стрелка политического барометра укажет на военную бурю, смогла бы, как и в Великую Отечественную, защитить и отстоять свою страну от иноземных захватчиков.

4

Однажды в кабинете министра обороны раздался телефонный звонок, которого Малиновский не только не ждал, но и представить себе не мог. Звонил небезызвестный Барахвостов!

— Дорогой Родион Яковлевич! — елей так и сочился из телефонной трубки. — Поздравляю! От всего сердца, от всей души! Наконец-то восторжествовала справедливость — министром обороны стали вы, можно сказать, полководец из полководцев! Да что там говорить! Вы — не чета этому Бонапартишке Жукову!

Барахвостов строчил как из пулемёта, боясь, видимо, что Малиновский, на дух не переносивший лести, прервёт восторженные излияния. С каждым его словом Родион Яковлевич чувствовал, как давняя и стойкая неприязнь к этому человеку, почти забытая, ожила и набирает силу.

— Кому же ещё и быть министром обороны, как не вам, Родион Яковлевич, истинному полководцу нашего Отечества! Я безмерно рад, я просто счастлив, дорогой Родион Яковлевич! Клянусь, никто не рад сейчас за вас, как я. Да, это Барахвостов звонит, Барахвостов Леонид Дормидонтович. Может, запамятовали?

— Нет, Леонид Дормидонтович, вовсе не запамятовал, — воспользовавшись тем, что Барахвостов замолчал, чтобы перевести дух, стараясь смягчить иронию, ответил Малиновский. — Если бы и хотел, так не смог бы запамятовать. Такие люди, как вы, Леонид Дормидонтович, не забываются.

— Благодарю за добрые слова, Родион Яковлевич! Понимаю, разве можно это забыть, сколько мы с вами вместе пропахали на передовой, как мужественно боролись с агентурой немецко-фашистских захватчиков! Но всё это уже в прошлом, а сейчас хотите верьте, хотите нет, Родион Яковлевич, день вашего назначения — теперь мой ежегодный праздник, больше, чем день собственного рождения!

Малиновский прервал дифирамбы:

— Хочу внести в ваши речи некоторые коррективы.

— Слушаю, товарищ маршал! Я весь внимание!

— Так вот. Во-первых, не надо меня выделять из ряда военачальников. Каждый внёс свой вклад в победу. Свой, повторяю специально...

— Но это же справедливо, соответствует вашим...

— Своё мнение я по этому вопросу высказал, — твёрдо сказал Малиновский. — Не будем больше спорить. А во-вторых, я противник того, чтобы упавшего человека пинать ногами...

— Это вы о Жукове? Так он же, мерзавец, хотел возвыситься над партией, да что там возвыситься, подмять её под себя! — едва ли не прокричал Барахвостов, опасаясь, что Малиновский не даст ему до конца выпалить эту тираду.

— А как же быть с оценкой, которую вы давали Жукову в одной из центральных газет, товарищ Барахвостов? Я надеюсь, вы помните публикацию ко дню десятилетия Победы? В ней вы говорили, что имя Жукова стоит в одном ряду с именами Суворова и Кутузова.

Барахвостов озадаченно умолк. Видимо, это напоминание оказалось для него чем-то вроде ушата