манипуляциям, он произвёл соответствующее обезболивание и обработку окружности раны. После неудачной попытки извлечь осколок Алёшкин решил произвести скусывание части лобной кости кусачками. Подвести кусачки сразу оказалось невозможным, и потому после рассечения кожи лба, отделения её от кости и отодвигания в сторону при помощи долота, удалили небольшой кусочек кости, затем кусачками расширили отверстие с одной стороны и после этого, захватив осколок зубоврачебными щипцами, его немного повернули и извлекли из раны. Он оказался крючкообразной формы с зазубренным, как у остроги, концом, и был обращён своей гладкой стороной в глубину раны. После удаления осколка из раны хлынула жидкость, окрашенная в тёмно-розовый цвет, но значительного кровотечения не было. Осушив рану, удалось разглядеть, что твёрдая мозговая оболочка каким-то чудом уцелела, видимо, действительно, осколок был на излёте, истратил всю свою силу на пробивание пластинок лобной кости, а мозговую оболочку только отодвинул. Таким образом и сосуды её оказались целыми. Способствовало этому то, что осколок, как мы уже сказали, был обращён к мозгу не острым жалом, а гладкой стороной. Пробив кость, он как бы скользнул по мозговой оболочке и зацепился за обратную (внутреннюю) сторону лобной кости. После удаления осколка и скопившейся жидкости раненый сразу почувствовал облегчение, головные боли почти прекратились.

Исаченко совершенно бодрым голосом заявил, что теперь всё в порядке, осталось только завязать рану, и он может возвращаться в штаб дивизии. Но Алёшкин и другие врачи прекрасно знали, что это невозможно — ранение серьёзное: остался дефект лобной кости размером два на полтора сантиметра, осколок пробыл в ране дольше шести часов, и травма, нанесённая мозговой оболочке, хотя и не вызвала её разрыва, всё-таки была значительна. Очевидно, без воспаления (менингита) дело не обойдётся. В те времена менингит считался чрезвычайно грозным, часто смертельным заболеванием, ведь кроме белого стрептоцида, да и то в ограниченных количествах, в распоряжении медиков ничего более существенного не имелось. Исаченко и был назначен стрептоцид в больших дозах. Лекарство в виде порошка ввели в рану, а сверху наложили повязку с мазью Вишневского.

Когда начсандиву сказали, что ему предстоит немедленная эвакуация, он стал упорно возражать и требовать, чтобы его поместили в госпитальную палатку. С очередной машиной, едущей в тыл, санотдел группы отправил сообщение о его состоянии и нежелании эвакуироваться.

К вечеру этого же дня температура у Исаченко поднялась до 39 градусов, появился бред. Ночью прибыл хирург санотдела Невской оперативной группы, им оказался один из ассистентов А. В. Вишневского, кандидат медицинских наук Юлий Осипович Зак. Он отлично помнил Алёшкина по курсам усовершенствования в институте Вишневского, Борис ему неоднократно ассистировал при операциях. Оба обрадовались встрече, в особенности Борис.

Юлий Осипович одобрил действия Алёшкина, и, осмотрев раненого, присоединился к мнению врачей о необходимости немедленной эвакуации Исаченко, но не в распределительный эвакопункт, не в полевой госпиталь, а прямо в эвакогоспиталь, развёрнутый на базе одной из клиник. Для этого он написал на карточке передового района соответствующее направление. Через полчаса Исаченко погрузили в специально выделенную санитарную машину и в сопровождении начальника эвакотделения Долина отправили в Ленинград.

Зак после совещания с командиром медсанбата Перовым отдал распоряжение назначить начсандивом 65-й дивизии военврача третьего ранга Емельянова. Тот, приняв это назначение без особого энтузиазма, приготовился выехать в штаб дивизии, чтобы представиться командованию. Юлий Васильевич заверил, что не позднее, чем через день, об этом назначении последует приказ начальника санотдела Невской оперативной группы.

Осмотрев расположение медсанбата, он одобрил его планировку, похвалил за соединение палаток, заметив, что так догадались сделать и в других местах. Зак посетовал только на то, что санбат от частей дивизии находится далеко. Если бы не зима, когда передислокация так затруднена, он предложил бы батальону перебраться километра на три ближе к передовой. Кстати сказать, вскоре это и пришлось сделать, невзирая ни на какие трудности.

Емельянов явился во второй эшелон штаба дивизии, где представился начальнику штаба. Тот связался по телефону с первым эшелоном (телефон на этот раз действовал, хотя вообще-то связь часто прерывалась, и восстановление её стоило не одной жизни связистов) и сказал, что комиссар и комдив требуют явки Емельянова. Следующей ночью новый начсандив благополучно добрался до первого эшелона, представился командиру Климову и комиссару, но в это же время сюда явился и новый командир дивизии полковник Володин. Емельянову пришлось представляться и ему. Тот, хотя ещё и не принял полностью командование дивизией, однако, сразу приступил к делу. Одним из первых его распоряжений было максимальное сокращение числа людей в этом эшелоне штаба дивизии. Он заявил, что командиру и комиссару обоим здесь делать нечего, и что комиссару следует немедленно переехать на правый берег Невы и заняться упорядочением организации переправы и работы тыловых частей. Он считал, что большая часть начальников служб также здесь не нужна, на правый берег должны немедленно переправиться начсандив, начхим, прокурор, начальник политотдела и другие. У себя он оставлял начальника разведки, помначальника штаба по оперативной работе, начальника связи, командира сапёрного батальона и старшего инструктора политотдела. Володин дал приказ медсанбату переместиться ближе к Неве и поручил начсандиву и комиссару дивизии выбрать соответствующее место.

Возвращение на правый берег всех отправленных из первого эшелона, в том числе и бывшего командира дивизии Климова, если не считать страхов, которых они натерпелись от близких разрывов мин и снарядов, и того, что все насквозь промокли, а, следовательно, основательно промёрзли, прошло благополучно.

Вообще, в последние дни после того, как Нева встала, потери уменьшились. Передвижение на переправе пока ещё продолжалось на лодках, медленно скользивших в крошеве льда от одного берега к другому, но теперь мины и снаряды, как правило, разрывались подо льдом, пробивая его при падении. Он был не очень прочным, но осколки снарядов и особенно мин пробить лёд не могли и, ударяясь с его обратной стороны, наружу почти не вылетали. Немцы это тоже учли и стали вести огонь по переправе шрапнельными снарядами, но редко. Теперь фашисты усилили артиллерийский миномётный огонь по подразделениям дивизии и других соединений, расположенных на правом берегу Невы. Медсанбат не замедлил почувствовать это на себе.

Место для дислокации первого эшелона санбата, состоявшего из сортировочной палатки, одной операционно-перевязочной и одной эвакопалатки, подобранное новым начсандивом и комиссаром дивизии, находилось в небольшом леске, в районе нового посёлка, почти рядом с полевым медпунктом 50-го стрелкового полка, на расстоянии примерно двух с половиной километров от берега реки. Оно, очевидно, достаточно хорошо просматривалось с наблюдательных пунктов противника, потому что, как только этот медсанбат развернулся, а развёртывался он ночью, утром следующего дня по месту