Бедняга – как его скрючило, уж жалости-то он точно никогда не принимал. Надо подыграть. Я всплеснула руками:

– Не жалею, а верю. У тебя всё получится. Ты же скрипичный гений!

Даже не до конца доверяя словам, Дон немного успокоился – ему нужен был восторг любой ценой. Восхищение давало энергию, которая заряжала полёт души.

Перед заключительным туром на стихийном базаре у тёток возле метро «Площадь революции» – цветочных магазинов в Москве тогда не водилось – я купила семь пунцовых роз. Мы ехали на такси, Дон сидел на заднем сидении с белым, как мел, лицом и нервно растирал зябнущие даже в перчатках пальцы, хотя стоял конец марта.

– Тебе что-нибудь нужно? – осторожно спросила я.

– Да. Чтобы сгорела Консерватория. Или провалился асфальт у Никитских ворот. Хотя бы обрушилась лестница в Большой зал.

Я была поражена. Он и потом, уже будучи признанным и успешным, всегда чудовищно волновался перед ответственными выступлениями. Откуда такие комплексы? От таланта? Но нынешний Басков тоже по-своему талантлив и даже спел разок Ленского на самой большой русской оперной сцене, а теперь с энтузиазмом притоптывает на эстраде и похлопывает микрофоном по ладони. Маленький, толстоморденысий, очень собой довольный. Лишь бы деньги платили. Возможно, ответ на этот парадокс в слове по-своему, к тому же Большой театр растерял былой авторитет.

Мы приехали, когда выступления уже начались. Дон боялся перегореть от нетерпения, ожидая своей очереди: во время жеребьёвки он вытащил седьмой номер, и времени было более чем достаточно. Лёг в театральной комнате на кушетку и опустил веки. Не успела я произнести слов ободрения, как услышала:

– Закрой дверь с другой стороны.

Спешно ретировалась на своё место в партере и замерла в ожидании. Не могу вспомнить, как играли предшествующие конкурсанты: мой слух и чувства отключились. Наконец объявили Орленина. Справа, в глубине сцены, зевнула дверью тёмная закулисная прореха и Дон шагнул под свет софитов. Слегка поклонился. Глаза, казавшиеся незрячими, словно обращёнными внутрь, вдруг загорелись сатанинским блеском, губы что-то беззвучно зашептали: уверена, что не «Господи помоги», а «Я один гений, остальные ничтожества». Он уверенно прихватил скрипку подбородком и кивнул дирижёру.

Моё сердце испуганно замерло от странной мысли: вдруг муж не попадёт в тональность? Я знала такие случаи с певцами. Но он свободно и высоко взмахнул рукой, резанув смычком по струнам. Раздался первый долгий вибрирующий звук. Я выдохнула: слава Богу!

Лицо Дона оставалось серьёзным, почти суровым, но губы уже разжались в предвкушении блаженства. Он и в ансамбле всегда выделялся вдохновенной манерой исполнения, но в сольных номерах его талант раскрывался во всей полноте. Извлекаемые из скрипки звуки обладали таким сильным энергетическим зарядом, что публика слушала, затаив дыхание, и не успел дирижёр опустить палочку, взорвалась аплодисментами. По моим щекам текли слёзы: толстогубый шаман.

Наконец все претенденты отыграли, испытание закончилось. Я безуспешно пыталась пробиться за кулисы со своим подвявшим веником. Овации, цветы, слова восхищения… Оттиснутая в угол, наблюдала, как оживленный Дон купается в волнах успеха, наклоняет голову, целуя протянутые женские руки, и шёлковые волосы падают ему на лоб. Это был не тот человек, который занимался со мной любовью. В нём скрывалось что-то неопределяемое. Потом, ночами, я стану искать это особенное, возбуждающее во мне сладкую дрожь.

Дон вышел из служебного подъезда, тесно окружённый стайкой поклонников и поклонниц, его пошатывало от лёгкости души и тела, сбросивших чудовищное напряжение. Я тащилась следом. Дон меня не видел, а если видел, то не обращал внимания: я просто жена, всегда доступная, из мира обыденности. Но, простите, жена-а-а. Все они останутся здесь, а мы снова окажемся в объятиях друг друга.

Наверное, на моём лице много чего можно было прочесть.

– Ну, что ты такая жадная, – сказала девица, видимо, знавшая, кто я. – Такой мужчина не может принадлежать одной женщине, он всем нужен.

Ещё чего! Мне предлагали носить ночную рубашку в очередь со многими. Разумеется, талант нельзя ставить в рамки, иначе он иссякнет. Но я ни с кем не собиралась его делить.

Наконец Дон плюхнулся рядом со мной на заднее сидение такси. Он был, как разогретый мотор, преодолевший без остановки тысячу километров.

– Ну, как?

– Замечательно. Восхитительно!

Попробуй я в тот момент ответить иначе, он бы убил меня, хотя наверняка что-то в собственном исполнении ему самому не нравилось. На сцене он чувствовал себя богом, но это ощущение быстро его оставляло, делая уязвимым. Манера держаться особняком, говорить, что думаешь, сорить последними деньгами, флиртовать в открытую шли именно от удушливого желания растоптать в себе дрожащее насекомое, растереть подмёткой, чтобы не осталось следа.

Наутро объявили результаты. Первую премию по фортепиано получил Вен Клайберн, которого у нас назвали в русской манере Ван Клиберн, как и Флорида тогда была Флоридой. Прекрасный музыкант и обаятельный долговязый рыжик, публика его полюбила сразу, хотя из-за пресловутого «железного занавеса» многие, стоящие от искусства дальше, чем от политики, поразились, что американцы умеют играть на рояле. Неудивительно. В свою очередь, масса людей на Западе думала, что у всех русских длинные бороды и даже рога.

Среди скрипачей две первые премии присудили ученикам председателя жюри – Климову и Пикайзену, в дальнейшем ничем особенным себя не проявившим, третью отдали Штефану Рухе, румыну – судьба всё ещё держала меня на коротком поводке. Дон получил всего лишь диплом. Это был удар, тем более сильный, что неожиданный – все прочили Орленину золото, в крайнем случае серебро.

Я пребывала в шоке. Мне казалось, муж играл лучше всех, правда, уровень оценки у меня любительский, и всё-таки… Тут что-то не то. Испугалась, что Дон опустит руки, уйдёт в депрессию, ещё хуже – в запой. Пить не в меру он начал значительно позже, когда успеха стало слишком много. Не всякий способен пережить свой звёздный час, не покалечившись. Но тогда, как ни странно, Дон выглядел не слишком расстроенным.

– А чего ты хотела при таком раскладе? Ямпольский уже два года как умер.

И сердито добавил:

– И почему мне пришла в голову такая глупость? Больше я в этих ипподромных скачках не участвую.

Между тем результатом диплома явилось приглашение в группу первых скрипок Государственного симфонического оркестра, часто выезжавшего за рубеж, что в те годы было мечтой многих, почти несбыточной. Дон больше растерялся, чем обрадовался: всё его существо противилось коллективному. Продержался он там полгода, надуваясь и хамя от напряжения под напором несостоявшейся мечты. Главный дирижёр терпел его за талант, но неблагодарный выскочка пропустил генеральную репетицию и ко всеобщему