– Так что же все-таки узнал генерал?

– Он… – сказал Левин. – Он встал над вами, склонив набок голову. С довольно лукавым видом… как сорока у норы, в которую ей довелось уронить орешек… Сначала расстроился, но уже совсем скоро очень обрадовался… Самой незамысловатой радостью. Понимаете, обрадовался, и все… Когда же мы вышли из вашей хибары, он сказал: «Полагаю, in vino veritas», а потом спросил меня, как будет по-латыни «спать»… Но я тоже забыл…

– Что я там болтал? – спросил Титженс.

– Э-э-э… – нерешительно начал Левин. – Передать в точности, что вы говорили, очень и очень трудно… Я не стану утверждать, что могу слово в слово запоминать долгие речи… Во многом ваши фразы выглядели бессвязными и путаными… Должен сказать, что вы говорили молодой леди то, чего молодым леди обычно не говорят… И при этом явно пытались не слишком обидеть миссис Титженс… Равно как и объяснить, почему решили окончательно с ней расстаться… Да еще полагали, что у молодой леди это расставание… может вызвать беспокойство и тревогу…

– Картина весьма неприглядная, – беззаботно бросил Титженс. – Будет неплохо, если вы позволите мне объяснить, что же именно произошло минувшей ночью…

– Уж сделайте милость! – ответил Левин и робко добавил: – Только прошу не забывать, что я представляю здесь военную следственную комиссию. Если вы изложите события сухо и в порядке их следования, мне будет легче отправиться с рапортом к генералу.

– Благодарю вас, – сказал Титженс и через мгновение продолжил: – Прошлым вечером в… точное время я вам, пожалуй, не скажу, но мы с женой уехали отдыхать, думаю… где-то около половины второго. Обратно в лагерь я вернулся в половине пятого, чтобы добраться пешком, мне понадобилось больше получаса. Поэтому все, о чем я собираюсь сейчас поведать, произошло до четырех.

– Время в данной ситуации – фактор второстепенный, – сказал Левин. – Нам известно, что инцидент произошел ближе к утру. Генерал О’Хара обратился ко мне с жалобой без четверти четыре. Чтобы дойти до штаба ему, вероятно, понадобилось пять минут.

– И в чем же конкретно он меня обвинил? – спросил Титженс.

– В действительности жалоба была далеко не одна… – ответил Левин. – Я даже не все их еще просмотрел. Если вкратце, то поначалу он обвинил вас, что вы в нетрезвом виде ударили старшего по званию офицера, но потом переменил мнение и вменил в вам в вину поведение, порочащее офицера, заключающееся в том, что вы ударили… Кроме того, по его утверждению, вы совершили еще один порочащий офицера поступок, ненадлежащим образом завизировав у себя в канцелярии протокол… Я даже не понял, что он имел в виду… Похоже, вы еще до этого сцепились с ним из-за военной полиции…

– Так именно с этого-то все и началось, – сказал Титженс и тотчас задал вопрос: – А офицером, которого я, по его утверждению, ударил, был…

– Пероун… – сухо ответил Левин.

– Вы же сами прекрасно знаете, что это не он. Я готов признаться, что ударил генерала О’Хару, но…

– О том, чтобы вы признали вину, речь не идет. В чем-то подобном вас никто не обвиняет и вам прекрасно известно, что вы не под арестом… Приказ приступить к исполнению обязанностей, последовавший после ареста, сам по себе отменяет предыдущее решение и освобождает вас из-под стражи.

– Да, мне это и в самом деле прекрасно известно, – холодно ответил Титженс. – Как и то, что генерал Кэмпион приказал мне сопровождать его во время инспекции кухонь… Но я боюсь, что… Словом, обращаю на сей факт ваше самое серьезное внимание, хотя и сомневаюсь, что это лучший способ замять данное дело… Словом… На мой взгляд, мне целесообразнее признаться в том, что я ударил генерала О’Хару. И, конечно же, в нетрезвом виде. Потому что когда офицер трезв, он никогда не надает по физиономии генералу. Тогда это дело перейдет в категорию самых обыденных. Офицеров чуть ли не каждый день лишают чинов за выходки в пьяном виде.

Сначала Левин дважды сказал: «Погодите минутку». А потом, не без доли ужаса в голосе, воскликнул: – От этой навязчивой мании принести себя в жертву вы теряете, что только можно… В том числе и чувство соразмерности. Забывая, что генерал Кэмпион джентльмен. В состоящем под его началом подразделении ничего не решается исподтишка…

– Да все и так уже решено, причем самым несносным образом… Если бы меня понизили в чине за пьянство, ничего страшного со мной не случилось бы, но без конца копаться в этом деле – это сущий ад.

– Генералу очень хочется узнать, что же случилось в действительности. Поэтому будьте так добры, выполните приказ и поведайте обо всем, что произошло.

– Вот это как раз поистине ужасно… – сказал Титженс и где-то на минуту умолк.

Левин тем временем лихорадочно отбивал стеком по крагам нервный ритм. Титженс набрался твердости и начал свой рассказ:

– Генерал О’Хара пришел в номер моей жены и вломился в дверь в тот момент, когда там был я. Поначалу мне показалось, что он пьян. Но после его восклицания я пришел к выводу, что всему виной не столько горячительное, сколько заблуждение, в которое его ввели. Когда я вышвырнул его в коридор, там лежал другой человек. Генерал О’Хара закричал, что это майор Пероун. Поскольку этого человека я знаю не очень хорошо, я даже не понял, что это он, тем более он был без мундира. Мне вообще показалось, что это французский официант, который пришел позвать меня к телефону. Я увидел только его лицо, когда он заглянул в дверь… Понимаете, он заглядывал в дверь. Моя жена была… скажем, почти нагая. Я ударил его в челюсть, и он вылетел в дверь. Физической силы мне не занимать, к тому же раньше я ее всячески тренировал. И прекрасно это осознаю. Я разволновался, но не больше положенного в подобных обстоятельствах…

– Но ведь… Какой телефон может быть в три часа ночи! – воскликнул Левин.

– Я всю ночь звонил в штаб, что к себе, что к вам. А мне, соответственно, несколько раз звонил лейтенант Коули, ответственный за отправку пополнения. Я тревожился по поводу служащих канадских железнодорожных войск, не зная, как с ними поступить. После того как мы с миссис Титженс поднялись к ней в номер, меня трижды звали к телефону и один раз из лагеря прибыл посыльный. К тому же у нас с женой был очень непростой разговор о праве распоряжаться