– Как ты себе это представляешь? Что мы всегда будем вместе, как три мушкетера? Нет. Я ухожу. Я больше не могу. Если я останусь… – Он смотрел на нее, потом поднял глаза к небу. – Мак знает, почему мне пришлось уйти. Можешь спросить у него, если хочешь.

Потом он ушел от нее и не оглянулся.

Здесь, под ярким солнцем в «Голубом плавнике», столкнулись прошлое и настоящее. Взрослая Эди и взрослый Грэм, оба далеко от того давнего дня, и тем не менее он казался таким же реальным, таким же осязаемым, как дерево под ногами, ароматы жареных морепродуктов и соленая морская вода, взвешенная в воздухе.

Все, что она сказала ему по телефону из Нью-Йорка – ее правда, ее разделенное сердце – и его сбивающий с толку, почти насмешливый ответ. Потом конец лета и начало выпускного курса, когда Мак притянул ее к себе, целуя так, будто никогда не отпустит, и такое же плавное отчуждение, отдаление Грэма. Почти отчаянная привязанность Мака к ней. Угасание энергетики и легкости Грэма. Его уход. Ей следовало задавать больше вопросов, требовать ответа. Однако лучше поздно, чем никогда, и вот после всех этих лет она догадывается.

– Ты знал, да?

– Знал что?

Его брови поднялись над солнечными очками, и он слегка качнул головой.

– О ребенке Мака.

На словах «ребенок Мака» Грэм замер, прекратив все движения. Стук о стекло в ее голове стал громче. Мак сказал, что он не знал. Сказал, что Кэт ему не сообщила. Даже письмо это подтверждало, но в данный момент Эди не знала, кому или чему верить.

– Ты был и его лучшим другом. Ты обязан знать. По крайней мере про Кэт. Девушку с лодки.

Грэм только озадаченно смотрел на нее. Грудь затопило облегчение, зашумело в ушах. «Он не знал. По крайней мере Грэм не лгал».

Потом он медленно дотронулся до солнечных очков и снял их. Он не был озадачен, не был неуверен – он был изумлен.

– Кэт была беременна?

– Грэм. – Вышел какой-то недоверчивый выдох. – Ты знал о ней?

Эди представила, как бабочка вырывается из банки, как правда, вылетевшая на свободу.

– Ты сама сказала. Он был и моим лучшим другом. – Грэм замолчал. – Он говорил мне кое-что. Но, очевидно, не все.

– Значит, ты не знал, что она была беременна?

– Нет. Этого я не знал.

Эди сидела, застыв, пытаясь сформулировать хоть слово или связную мысль. Наконец она оттолкнулась от стола.

– Эди. – Грэм потянулся за ней, но она отдернула руку. Одна из женщин за столиком позади них бросила взгляд в ее сторону и быстро отвернулась к своему изысканному салату. Эди было плевать. Она подхватила с пола сумку и развернулась, сбив стопку чертежей. – Эди, позволь мне объяснить.

Она резко развернулась и швырнула в него смертельно тихие и полные колючек слова:

– Мне не нужны твои объяснения. Мне ничего не нужно.

Шагая через ресторан к своей припаркованной машине, она понимала, что поступила по-детски. Следовало бы выслушать его, дать ему шанс высказаться. И хотя она не хотела этого признавать, но понимала, что ее гнев направлен не на того человека. Корень ее злости крылся в ее муже, а не в Грэме. Грэм не имел обязательств перед ней ни тогда, несмотря на то, что они сказали друг другу по телефону в ее двадцать первый день рождения, и уж точно не сейчас. Но они с Маком были женаты семнадцать лет. Если кто и имел право ожидать правды от ее мужа, так это Эди.

Когда она уходила, ей казалось, будто все вокруг знали про Кэт, кроме нее. Это она оказалась во тьме, мечась туда-сюда в поисках опоры, чего-то надежного, за что можно ухватиться.

Глава 28

Мак

Наши дни

Когда Мак вернулся с работы домой, Томас сидел на кухне, низко опустив голову, а Эди топала по кухне, хлопая дверцами шкафчиков и швыряя итальянскую приправу в попытке поставить курицу в духовку. Райли и Эйвери нигде не было видно.

– Привет. – Он перевел взгляд с Томаса на Эди. – Все в порядке?

– Не совсем. – Руки Эди замерли, а брови поднялись почти к линии роста волос. – Почему бы тебе не спросить своего сына, где он был до самого вечера?

Томас закатил глаза.

– Скажи ему.

Эди скрестила руки на груди и выставила бедро вперед, ее классическая поза «я вне себя и совершенно права». Каждый раз, видя эту конкретную позу, Мак, как правило, отступался от того, в чем был так уверен, потому что Эди обычно выигрывала спор. Но Томас не сдавался.

– Я ничего не делал.

– Где ты был?

Мак попытался представить, куда мог пойти сын, чтобы так рассердить Эди. Наркопритон? Магазин порнолитературы? Тюрьма? Все это было бы нелогично и даже невозможно в Оук-Хилл, и учитывая тот факт, что Томасу всего одиннадцать, он не мог пойти больше никуда. Во всяком случае, с легкостью.

– Я гулял.

– Гулял? – Мак в растерянности повернулся к Эди.

Она переместила руки в боки, вторая ее самая грозная поза.

– Он не пришел домой после школы. Не остался на тренировку, не пошел к Рестону, не пошел в кофейню. Просто не вернулся. Гулял.

Она так выплюнула это слово, как будто Томас курил или воровал. Или пинал щенков.

– Ты гулял? – тихо спросил Мак. Тут должно быть что-то большее. – В качестве тренировки?

Томас пожал плечами.

– Не совсем. Просто надо было проветрить голову. Я планировал идти домой по долгой дороге, но еще не был готов возвращаться. – Его густые темные волосы, как обычно, лежали в беспорядке, а голубые глаза смотрели настороженно. – Я не думал, что это так важно. Если бы у меня был телефон…

Он искоса взглянул на Эди, но ее холодный взгляд быстро убил его зарождающуюся усмешку.

– Отсутствие телефона никак к этому не относится. Мы живем в четырех кварталах от школы. Ты мог сунуть голову в дверь и сказать: «Привет, мама, я пойду пройдусь». На что я сказала бы: «Без проблем, сынок. Спасибо, что предупредил». Вместо этого мне пришлось звонить всем знакомым, колесить по всему городу, стучать в двери, кричать твое имя…

– Ты кричала мое имя? Громко? – Томас был в ужасе. – Боже, мам. Я не ребенок.

Он потер лоб.

– Тогда и не веди себя как ребенок, Томас Свон. Веди себя ответственно, и я буду относиться к тебе соответствующе.

Ее слова были резкими