Спустя полчаса дед Михалыч воровато оглянулся: обе хозяйки с «гостями» были на плацу (одна в седле, другая с кордой, а это часа на два), сунул в карман ветхого пиджака горсть орехов из пакетика на столе и, подхватив большую, круглую клетку с попугаем, вышел из конюшни.

По заросшей тропинке через глубокий овраг, на дне которого часто стояла вода — напрямки, как говорили деревенские, бегая когда-то давным-давно на ферму, старый дед с тяжелой ношей заспешил в ближайшую за рощей деревню.

Когда сторож Михалыч, усталый, но довольный, вернулся из своего «законюшенного» путешествия и, осторожно заглянув в открытое окно «тренерской», никого не увидел, то очень обрадовался — пропажа попугая не обнаружена, и он со спокойной совестью поставит клетку с говорящей птичкой на место. А сколько радости от разговора этой птички было соседке-Зинаиде и деревенским детишкам, глядящих на говорящего попугая, как на чудо заморское.

Дед Михалыч осторожно обошел здание и вошел внутрь с черного хода, прошел по коридору, вошел в «тренерскую» и поставил клетку на место. На тот случай, если бы его «застукали» с птичкой, он придумал для хозяек отличную отмазку — птичка из жарких краев и любит солнышко, так я ее на солнышко и носил.

Он вышел с черного хода никем не замеченный и с независимым видом прошел мимо сидящих на лавочке в тенечке хозяек.

— Отдыхаем? — спросил он хозяек и не дожидаясь ответа нырнул в открытые двери конюшни. — «Дмитриевна опять коровку подоила и своих ребяток молочком отпаивает, а сама не пьет — фигуру блюдет, а на что бабе фигура? По мне, чем бабы больше — тем лучше».

— Опять в деревню бегал, — качая головой проворчала Галина, обмахиваясь тонкой папочкой с накладными. — Корову соседскую кормит за наш счет, еще и комбикорм подворовывает — уволю его к чертовой матери, пользы от него никакой.

— Да ладно тебе… — Кира посмотрела на охранников, пивших парное молоко из литровых банок, и улыбнулась. — Михалыч, конечно, таскает комбикорм, но дело свое знает — всю ночь на посту.

— Ага, — возразила Галина, — собаки всю ночь на посту, а дед Михалыч на сене дрыхнет. Кир, угомони своих архаровцев — собаки на чужих уже не лают, ждут подачек, Михалыч весь день им свои байки травит, а ночью дрыхнет без задних ног, и орут они, как ненормальные: «руки вверх». «стреляю без предупреждения», а попугай за ними повторяет. В общем дурдом, а не конюшня — порядка совсем нет.

— Ладно, поговорю с ребятами, чтобы вели себя потише, но они целый день в машине катаются, вот и отрываются на свежем воздухе. Хорошо у тебя тут, даже уезжать не хочется, — потянулась Кира, — осталась бы у тебя…

— А чего это ты, Чичерина, ко мне в гости последние дни набиваешься? То на дачу летела, а тут вдруг остаться надумала… С дружком поссорилась?

— Не-е, просто он уезжал на несколько дней, а завтра возвращается.

— Значит, завтра тебя не ждать?

Кира пожала плечами и ничего не ответила — что будет завтра она не знала.

— А как же Пашка воспринял ваш роман?

— Да плохо, Галь, плохо — в Германию ехать отказывается, зачем, говорит, мне эта операция…

— Ну, дела… А ты то что? Ты же его так любила — светилась вся…

— Погасло солнышко в моей душе, — совсем даже не печально произнесла Кира и встала со скамейки. — Хотя вчера… — хотела она рассказать, но снова передумала. — Хорошо здесь, но пора и честь знать. Поеду к Шубину, заберу Маркиза — Дмитрий Викторович просил «убрать из палаты рассадник микробов».

— Дура ты, Чичерина, вышла бы замуж за пожилого папашку, или за Шубина своего и жила бы себе горя не знала.

— Никто меня замуж не зовет, а потом… — Кира повернулась к Галине и тяжело вздохнула, — не забывай, что Шубин болен — не только физически… есть такой синдром в психологии, когда больной влюбляется во врача, и наоборот, врач в пациента — так вот, чтобы не расставаться с объектом своей влюбленности, врач может назначить не эффективное лечение больному, а больной, чтобы подольше оставаться в больнице, может не принимать назначенные лекарства, вредя своему здоровью, в общем от такой «любви» только вред… У Пашки тоже какой-то «перенос» — счастливые моменты и свою влюбленность в меня из своего прошлого он «перенес» в настоящую жизнь, где только боль и перспектива остаться инвалидом — он думает, что в настоящем у него ничего не будет хорошего, вот и живет воспоминаниями. А любит ли он меня по-настоящему… мне кажется, он и сам этого не знает.

— А ты его все еще любишь?

— Не знаю, — разоткровенничалась Кира, — иногда хочется броситься к нему на шею, поплакать, все простить и быть с ним рядом, иногда прибить хочется за его упрямство, а иногда так его жалко становиться, хоть волком вой, но чаще смотрю на него и думаю: «кто этот незнакомый взрослый мужик передо мной, смотрящий на меня Пашкиными влюбленными глазами». Хотя вчера я, кажется, начала в него влю…

— И в чем проблема то? — перебила Галина. — Выйди за него замуж, уговори сделать операцию, а там видно будет: если любит по-настоящему, будете жить дальше, а если пройдет у него «любовный бзик» к тебе — разведетесь, уж он то тебя не обидит — отступные приличные отвалит и разбежитесь.

— Не все так просто, Галь — не получится у нас разбежаться… Ты думаешь почему Дмитрий Викторович со мной так нянчится? Моя Вика дочь Шубина, а Дмитрий Викторович ее дед…

— Ну, блин, Чичерина! В тихом омуте… Подвезло же тебе!

Кира снова пожала плечами и не стала рассказывать Галке Бутыриной, как ей «подвезло» в жизни: как трудно выбираться из бездны отчаяния; как тяжело воспринимать действительность после рухнувших надежд и предательства любимого; как по осколочкам склеивать слезами свое разбитое сердце, чтобы оно хоть как-то могло поддерживать жизнь в безвольном, чужом теле; как жить много лет с нелюбимым человеком, которого совсем не знаешь; как невозможно больно отказаться от любимого дела; как отказываться, подчиняться, жертвовать всем ради семьи, сознавая бесполезность своей жертвы… А в остальном, ей, конечно же, «подвезло»!