Эльма продолжила рыться в коробке, но не нашла номер журнала предыдущего года. Зато нашла выпуск годом раньше. Фотографию класса она отыскала быстро. Учеников на ней было больше на два. Сара и Элисабет стояли бок о бок в нижнем ряду. Они не смотрели в объектив и не улыбались. Магнея стояла позади них, но, в отличие от них, смотрела прямо в диафрагму, расплывшись в широкой улыбке – как на всех ее фотографиях, которые видела Эльма.

Эльма стала разглядывать кадры школьной жизни. Там был и тот снимок, который она нашла в фотоархиве в Интернете: Элисабет и Магнея сидели рядом, а позади них Сара рисовала, лежа на полу. И вдруг Эльма во все глаза уставилась на ее рисунок. Раньше она этого особенно не замечала, – а сейчас разглядела, что же на нем изображено. Сара рисовала человека. Она изобразила ему большие глаза и улыбку, обнажающую крупные зубы. А еще он держал что-то черное, маленький черный ящичек. Может быть, фотоаппарат? Эльма вдруг вспомнила фотографию, которую нашла в машине Элисабет. Это тот же самый человек? И Сару он тоже фотографировал? Сара раскрашивала человека с черными контурами и большими глазами, – а позади него был изображен кто-то, напоминающий девочку. Рук у девочки не было, но внимание Эльмы привлек ее рот.

Он был широко раскрыт.

Акранес 1991

Иногда он фотографировал. «Ты такая красивая», – говорил он и просил ее улыбаться. Он велел ей поворачиваться в такую-то сторону и сидеть так-то, и она слушалась. Делала все, что он велел. Только вот не улыбалась и смотреть фотографии тоже не хотела.

Он забирал их с собой: клал в карман и уносил домой. Она не знала, где он живет, но представляла себе, что живет он один в большом черном доме. Наверное, он был не черным, но ей казалось, что так логичнее. Может, он вешал эти фотографии на стенку и рассматривал их, когда сидел один вечерами и курил свои сигареты, – но она старалась не думать об этом.

Когда он приходил, она думала о чем угодно, но не о том, что происходило в тот момент. Она думала о книжке, которую читает. Она представляла себе, будто живет в деревне или открывает шкаф – а там дверь в другой мир. Она думала о гномах и эльфах, говорящих деревьях и летучих лошадях. О чем угодно, кроме собственной комнаты и этого человека, который хотел ее фотографировать.

Однажды она обнаружила фотографию у себя под кроватью. Она подняла ее и рассмотрела. Это она? Она едва узнала эту девочку, стоявшую, опустив глаза в пол. Она явно была такой одинокой. Такой испуганной.

Ее глазам стало горячо, но прежде, чем хлынули слезы, она собралась с духом и засунула фотографию в щель в шкафу. Она как следует затолкала ее внутрь и больше не думала о ней.

После нескольких попыток машина завелась. Эльма включила печку на полную, но тотчас убавила мощность, потому что внутрь со всей силы начал задувать холодный воздух, еще больше остужая салон. За короткое время, которое занимала поездка до полицейского управления, машина не успеет прогреться. Она понимала, что дойти пешком даже быстрее, но из-за холода не хотела торчать на улице, если без этого можно обойтись.

Час был уже слишком поздний. Обычно она приходила на работу раньше, но сегодня ночью ей не спалось. Она все думала о Саре и Элисабет, и о том, кто был тот человек. Она знала, что значат такие рисунки. За два года, проведенные на психфаке, она достаточно много выучила, чтобы понимать это. Рисунки детей часто отражали то, что дети не выражали словами. Что-то, что с ними случилось. Она не спала полночи и смотрела разные рисунки детей, подвергшихся сексуальному насилию. Сара нарисовала того человека с ухмылкой и с зубами. Эльма знала, что существует много примеров, когда дети изображают своего обидчика с большим ртом и острыми зубами. На таких картинках он обычно улыбается, а у самого ребенка уголки губ опущены или рот открыт. Часто у нарисованной фигурки чего-то не хватает: это символизирует беспомощность ребенка. Например, на рисунке Сары девочка была без рук. Эльма удивлялась, что никто не обратил внимания на то, что же она рисует. Для нее это был явный крик о помощи. Девочка явно пыталась что-то сказать, но ее послания никто не заметил. Потом, когда Эльма вспомнила, что их учителем в те времена был Ингибьёртн, она удивлялась уже не так сильно. Она не могла представить себе, чтобы он придавал какое-нибудь особое значение детским рисункам. Для него школа была просто местом, где детей просвещают.

И все-таки она была не готова прямо сейчас объяснять это Хёрду. Она до сих пор понятия не имела, как это связано с расследуемым делом, но собиралась это выяснить. У нее возникло подозрение, что, возможно, Элисабет вернулась из-за этого человека, мучившего ее, когда она была ребенком. И тогда у него была веская причина заставить ее замолчать.

Эльма выключила двигатель и быстрым шагом направилась в полицейское управление. Войдя, она удивилась, заметив, что Сайвара все еще нет на месте.

– Бегга, ты Сайвара видела? – спросила она в кафетерии.

Бегга помотала головой:

– Нет, он с утра не приходил.

– Ну, его до сих пор нет?…Что? – добавила Эльма, заметив, что Бегга вытаращила на нее глаза.

– Ничего, – ответила Бегга. – Я ничего не сказала. – Она усмехнулась. Так что на ее щеках стали хорошо заметны глубокие ямочки.

– Я тебе не рассказывала, что я немножко ясновидящая? – сказала Бегга, когда Эльма оставила попытки расспрашивать ее дальше.

– Нет, не знала. – Эльма улыбнулась Бегге, выходя из кафетерия.

– Я знаю, о чем ты думаешь, Эльма, – крикнула Бегга ей вслед и расхохоталась.

Эльма закатила глаза. Она не понимала, что Бегга имеет в виду. Она уже начала привыкать к Бегге и не пыталась понять все, что та говорит.

Она стала думать, не поговорить ли ей с Хёрдом. Его куртка висела в коридоре, а значит, он, скорее всего, был в своем кабинете, в наушниках. Она пила кофе, согревая руки о горячую чашку. Поговорить она могла лишь с немногими. Людей, знавших Элисабет, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Она полистала записную книжку, которую всегда носила при себе. После встречи с Соульвейг она отметила там имя Рунара. Конечно, она может пойти и поговорить с ним – но что она скажет? Больше всего ей