Шрифт:
Закладка:
— Ганс, один русский очнулся.
— Пристрели его, Йоган, чтоб не возиться.
Матвею было всё равно, пристрелят его или нет, но очень хотелось пить, и он смотрел на фляжку, а не на немца.
Отхлебнув ещё пару глотков, немец встал и протянул фляжку Матвею:
— Пей.
Благодаря учителю немецкого, господину Баху, Матвей хорошо знал язык, и хотя немец выговаривал слова слишком растянуто, сказанное понималось отчётливо. Он поднёс фляжку к губам и поперхнулся от крепкого вонючего шнапса. Сразу застучало в висках, и на голову обрушился поток шума от множества голосов и одиночных выстрелов. С отвратительной остротой в ноздри ударил запах крови убитых и чеснока от рук немца.
Немец забрал у него фляжку и спрятал её за пояс.
— Я не убиваю пленных. — Носком сапога он ткнул Матвея в бок. — Быстрее, быстрее, вставай.
Несколько солдат рывком поставили его на ноги и погнали вперёд, оглушённого и обессиленного. Дальше его ждали лагеря военнопленных, три неудачных побега, карцер, ледяная вода на морозе, непонятные слухи о революции и мирном договоре, который солдаты на фронте именовали похабным миром. Из лагеря Ламсдорф весной восемнадцатого года пленных освободили американцы.
В тот день стояла слякотно-холодная погода, пробиравшая до костей. Заключённых построили полукругом на плацу, в центре стояли американский пастор, офицеры, представители комендатуры и переводчик. Майор сказал, что задача союзников — организовать отъезд пленных на родину, для этого будет создана транспортная комиссия и составлены списки. Матвею повезло, что его фамилия шла в начале алфавита. На дорогу выдали хлеб, маргарин и консервы. Скудный запас одежды уместился в заплечный немецкий ранец, а открытку с Августовским явлением он положил ближе к сердцу, вместе с документами, прихватив карман суровой ниткой, чтоб не украли в дороге.
Когда ехал, прокручивал в уме встречу, представлял, что скажет, как обнимает, а приехал к пепелищу. Ни жены, ни тётеньки — одно горе, чёрное, как головешки. Без всякой связи подумалось, как Вера однажды сказала, что мечтает в метель вместе завернуться в одно одеяло и смотреть на пламя в камине.
Он ответил:
— Тогда я мечтаю о метели.
От сжатых до боли губ сводило скулы.
Вместе с пеплом ветер раздувал клочья бумаги. Один обрывок упал на дорожку. Матвей узнал задачу из учебника арифметики. Его учебника. За эту задачку учитель поставил неуд и приказал повторить правила деления дробей.
Старик, стоящий рядом с ним, дёрнул его за полу тужурки:
— В двух верстах отсюда Марфа Афиногеновна церкву построила, чтоб за племяша молиться. Ты б сходил туда, покаялся или попросил чего.
Матвей посмотрел на него невидящим взглядом:
— Я не верую в Бога.
Его оттолкнула в сторону растрёпанная тётка. Перепачканное сажей лицо лучилось счастьем.
— Глядь-ко, батя, что я раскопала! — Она протянула старику чугунную сковороду. — На, держи, а я взад побежала, а то другие бабы всё растащат. Там и ложки есть, и стаканы, а Матвеевна, язви её, самовар откопала! Вечно ей счастье!
Тётка сунула старику в руки сковороду и прыснула в сторону бывшей кухни с пустыми глазницами окон. В руинах везде копошились люди. Рачительно сложенные на холстину, лежали изразцы от камина в гостиной. Тут же валялись три дверные ручки и медный кувшин со вмятиной на боку.
Больше Матвея здесь ничего не держало. Знакомая тропка вывела его к озерцу, заросшему зелёной тиной. В детстве он любил убегать сюда после уроков, чтобы посидеть на большом валуне, вдавленном в берег, и побросать в воду камешки. Матвей попытался вздохнуть, но теплый воздух ледяным комком намертво залепил ему горло.
Благодатная тишина леса с редкими всплесками рыб в глубине озерца казалась чудовищной изнанкой действительности, в которой, куда ни глянь, лежали одни руины: руины страны, руины родного дома, руины жизни.
Он стоял на трясущихся ногах и озирался вокруг в последней отчаянной попытке ухватить хоть чуточку из испепелённого прошлого. Над головой мерно стучал по сосне дятел. Белые облака, сталкиваясь боками, пушистой россыпью затягивали голубизну неба. Матвей стиснул кулаки, прижал их к груди и закричал.
Бали, 2019 год
Леонид сидел в лобби гостиницы и листал странички на мониторе телефона. Анфиса закусила губу: принесла же его нелёгкая. Она посмотрела по сторонам в поисках запасного выхода, хотя понимала бесполезность своих действий. Выход был только один, и прямо через холл. При её появлении Леонид встал:
— Анфиса, куда ты ночью сбежала с дискотеки? Я тебя обыскался. Тебе не понравилось? — В его глазах масляно заплескалось смущение. — А я хотел тебе угодить.
Анфиса остановилась и посмотрела в открытое симпатичное лицо рубахи-парня и души компании. Если бы она своими ушами не слышала его разговор с Инной, то ни за что не поверила бы в его подлость. Как-то раз Максим упомянул, что воры все обаяшки. Наверное, так и есть, но всё равно хочется верить в лучшее вопреки всему. Но не в этом случае. Надо было ему ответить хотя бы парой фраз, но она не смогла пересилить себя и молча прошла мимо. Леонид схватил её за руку:
— Ты видела Инну? — Он втянул воздух ноздрями и с утвердительной интонацией повторил: — Ты видела Инну. Но послушай, я тебе всё объясню.
Его пальцы неприятно царапнули по запястью. Инна вырвала руку и посмотрела на него с презрением:
— Пусти и больше не подходи близко ни ко мне, ни к Инне.
Он повернулся боком и перегородил ей дорогу:
— А то что?
— А то будет плохо. И поверь, я не шучу.
Спасибо спорту, Анфиса умела говорить спокойно и твёрдо, но так, что противники отступали.
Несколько мгновений глаза в глаза словно острым кинжалом перерезали расстояние между ними. Она увидела, как на виске у Леонида запульсировала тоненькая жилка.
Потом он резко дёрнул головой и отступил в сторону.
— Ну и чёрт с вами.
Инна обернулась и смерила его взглядом.
— С нами Бог!
В такси она устроилась на сиденье и достала телефон. Сообщение от Максима гласило:
«Понтус без тебя скучает».
Значит, Понтус? Ну-ну. Она улыбнулась и отбила ответ:
«Я тоже соскучилась без Понтуса. Целуй его от меня!»
Отклик прилетела незамедлительно:
«Ты уверена?»
Такси дёрнулось, едва не врезавшись в бок корове, вальяжно переходившей улицу. Выглянув из окна, водитель прокричал что-то грозное, получив в качестве утешения поклон от хозяина коровы — тощего мужичка
